"Дафна Дю Морье. Синие линзы" - читать интересную книгу автора

запекшимся губам. А когда потянулись недели ожидания, ее мягкий, спокойный
голос говорил подбадривающе: "Скоро это кончится. Нет ничего хуже, чем
ждать". Ночью, стоило только прикоснуться к звонку, и сестра Энсел была у
постели. "Не можете уснуть? Да, это ужасно. Я сейчас дам вам порошок, вы и
не заметите, как пройдет ночь".
Сколько сочувствия в плавном, нежном голосе. Измученное вынужденным
ожиданием и бездельем воображение, населяющее тьму причудливыми картинами,
рисовало для отдыха реальные сценки: они с сестрой Энсел вне стен лечебницы,
к примеру, втроем, с Джимом, за границей... Джим играет в гольф с
каким-нибудь безликим знакомым, предоставив ей, Маде, бродить вокруг с
сестрой Энсел. Сестра Энсел все делала безукоризненно. Никогда не
раздражала. Интимность их ночного общения, все эти разделенные лишь ими
двумя мелочи связывали пациентку и сиделку узами, которые расторгались
только на день, и, когда сестра Энсел без пяти восемь утра уходила с
дежурства, она шептала: "До вечера", - и сам этот шепот заставлял Маду
предвкушать нечто приятное, словно восемь часов вечера не просто время
прихода на работу ночной смены, словно они уславливаются о тайном свидании.
Сестра Энсел понимала вас. Когда вы жаловались утомленно: "День тянулся
до бесконечности", ее "О да" в ответ говорило о том, что и для нее день шел
мучительно долго, что она безуспешно пыталась заснуть и лишь теперь надеется
вернуться к жизни.
А с какой симпатией, каким интригующим тоном она сообщала о приходе
вечернего посетителя: "А кто к нам пришел? Кого мы так хотели видеть? И
раньше, чем обычно", - и голос ее наводил на мысль, что Джим - не муж, с
которым Мада прожила десять лет, а трубадур, возлюбленный, кто-то, кто
нарвал букет принесенных им цветов в очарованном саду и сейчас стоит с ним у
нее под балконом. "Какие великолепные лилии!" - восклицала сестра Энсел,
вздыхая, точно у нее перехватывало дыхание, и Мада Уэст будто воочию видела
экзотических красавиц, тянущихся к небесам, и перед ними -
коленопреклоненную сестру, крошку- жрицу. Затем еле слышно звучало
застенчивое: "Добрый вечер, мистер Уэст. Миссис Уэст ждет вас". Неслышно
прикрыв за собой дверь, она выходила на цыпочках с цветами и почти беззвучно
возвращалась: комната наполнялась ароматом лилий.
Должно быть, на второй месяц пребывания в лечебнице Мада предложила,
вернее, спросила - сначала сестру Энсел, а затем мужа, - не поедет ли сестра
к ним на неделю, после того как Маду выпишут. Это как раз совпадает с ее
отпуском. Только на неделю. Только пока Мада не привыкнет снова к дому. "А
вы хотите, чтобы я поехала?" В сдержанном голосе звучало обещание. "О да.
Мне сперва будет трудно". Не зная, что она понимает под "трудно", Мада Уэст,
несмотря на будущие линзы, все еще ощущала себя беспомощной, нуждающейся в
ободрении и опеке, которые до сих пор она находила только у сестры Энсел.
"Как ты думаешь, Джим?"
В его голосе удивление боролось с нежностью. Удивление, что жена так
высоко ставит сиделку, нежность - естественная для мужа, потворствующего
капризу больной жены. Во всяком случае, так показалось Маде Уэст, и позже,
когда вечерний визит закончился и муж ушел домой, она сказала сестре Энсел:
"Никак не могу понять, пришлось ли мое предложение по вкусу мужу". Ответ
прозвучал спокойно, ободрительно: "Не тревожьтесь, мистер Уэст примирился с
этим".
Примирился с чем? С изменением привычного образа жизни? Трое, вместо