"Дафна Дю Морье. Козел отпущения" - читать интересную книгу автора

иссиня-серыми подбородками, с неизбежной сигаретой в углу рта, которые
пялили глаза на девушек, подталкивая друг друга локтем, -- все они, когда
окончится этот день, вернутся в свои родные места -- домой.
А я -- неважно когда -- зарегистрируюсь в очередном незнакомом отеле,
где меня примут за француза и останутся в этом заблуждении, пока я не
предъявлю паспорт; тут последуют поклон, улыбка, любезные слова, и
сожалеюще, слегка пожимая плечами, портье скажет: , --
подразумевая, что я, естественно, жажду окунуться в толпу моих энергичных
соотечественников с в руках, меняться с ними снимками, брать
взаймы книжки, одалживать им . И никогда эти служащие отеля, где
я провел ночь, не узнают, как не знают этого те, кого я сейчас обгоняю на
улице, что не нужны мне мои соотечественники, тягостно и собственное мое
общество, что, напротив, хотел бы я -- недоступное для меня счастье --
чувствовать себя одним из них, вырасти и выучиться с ними вместе, быть
связанным с ними узами родства и крови, узами, которые для них понятны и
правомерны, чтобы, живя среди них, я мог делить с ними радость, постигать
глубину их горя и преломлять с ними хлеб -- не подачку чужаку, а общий, их и
мой, хлеб.
Я продолжал идти вперед; снова стал моросить дождь, люди набились в
магазины или пытались укрыться в автомобилях. В провинции не разгуливают под
дождем, разве что идут по делу, как вон те мужчины в широкополых фетровых
шляпах, которые с серьезным видом спешат в Prefecture с портфелем под
мышкой, в то время как я нерешительно топчусь на углу площади Аристида
Бриана, прежде чем зайти в церковь Пресвятой Девы неподалеку от префектуры.
В соборе было пусто, я заметил лишь одну старуху с бусинами слез в широко
раскрытых неподвижных глазах; немного погодя в боковой придел, стуча
каблучками, вошла девушка и зажгла свечу перед белой до голубизны статуей. И
тут, словно темная пучина поглотила мой рассудок, я почувствовал: если не
напьюсь сегодня, я умру. Насколько важно то, что я потерпел фиаско? Не моему
окружению, моему мирку, не тем немногим друзьям, которые думают, будто знают
меня, не тем, кто дает мне работу, не студентам, которые слушают мои лекции,
не служащим в Британском музее, которые любезно говорят мне
или , и не тем благовоспитанным, благожелательным, но до чего
же скучным лондонским теням, среди которых жил и добывал свое пропитание --
законопослушный, тихий, педантичный и чопорный индивидуум тридцати восьми
лет. Нет, не им, а моей внутренней сущности, моему , которое настойчиво
требует освобождения. Как оно смотрит на мою жалкую жизнь?
Кто оно, то существо, и откуда оно взялось, какие желания, какие
стремления обуревают его, -- этого я сказать не мог. Я так привык его
обуздывать, что не знал его повадок; возможно, у него холодное сердце,
язвительный смех, вспыльчивый характер и дерзкий язык. Не оно живет в
однокомнатной, заваленной книгами квартире, не оно просыпается каждое утро,
зная, что у него ничего нет -- ни семьи, ни родных и близких, ни друзей, ни
интересов, которые поглощали бы его целиком, ничего, что могло бы служить
жизненном целью или якорем спасения, ничего, кроме увлечения французской
историей и французским языком, которое -- по счастливой случайности --
позволяет мне как-то зарабатывать на хлеб.
Возможно, если бы я не держал его взаперти в моей грудной клетке, оно
бы хохотало, бесчинствовало, дралось и лгало. Возможно, оно бы страдало,
возможно, ненавидело бы, возможно, ни к кому не проявляло бы милосердия. Оно