"Антон Дубинин. Катарское сокровище" - читать интересную книгу автора

обвалом - проклятым образом инквизитора, вызывающего страх...
Внушительность, понимаете ли.
Итак, брат Гальярд был недоволен и устал. Он и в радостном-то
настроении красотой не отличался: тулузский мальчик вполне заурядной
внешности со временем превратился в долговязого и сутулого отца с ранней
сединой, клочками торчавшей вокруг широкой тонзуры, с лицом длинным и
замкнутым, на котором особенно выделялся скривленный на сторону нос,
согнутый, как орлиный клюв. Глаза у брата Гальярда были небольшие и не особо
выразительные, особенно потому, что он не слишком хорошо видел вдаль и все
время щурился. Неприятное впечатление усугублял кривой шрам, пересекавший
его левую щеку до самых губ. Гадкий шрам: он так нехорошо сросся, что
улыбаться брат Гальярд умел теперь только одной стороной рта. Он уже
приучился не улыбаться своим свидетелям на трибуналах: знал по опыту, что
"кривая усмешка" инквизитора вместо ободрения бросала неподготовленных людей
в холодный пот.

Всю первую половину дня он ехал в седле, протестуя таким образом против
повозки, а кроме того, не желая всю дорогу слушать разговоры брата Франсуа.
Потом раскусил нечистоту своих намерений, услышал в собственной тяге к
бедности голос гордыни - и поддался уговорам братьев, слез наконец с седла.
Какое облегчение - повозка с настоящими скамьями, на полу - мягкие чепраки:
хочешь - сиди на лавке или на сундуке, а хочешь - приляг на пол и вытяни
давно ломившие ноги. Ну ладно, чуть заметно кривясь от боли, подумал брат
Гальярд: я-то монах, мне детей иметь не надобно. Но как только на
деторождение способны рыцари, которые полжизни проводят в седле?!..
Брат Франсуа де Сен-Тибери, его францисканский напарник, всю дорогу
разумно проделал в повозке; там же он перекусил и выспался, и посему вид
имел цветущий. Он вообще казался довольно цветущим и жизнелюбивым: приятное,
не в пример Гальярдову, округлое лицо, мягкие плавные жесты, глубокий голос,
какой порой бывает у полноватых людей. Он часто улыбался, и от носа к
уголкам губ у него сбегали глубокие морщины улыбки. Сочувственно покивал
брату Гальярду, предложил ему глотнуть вина, даже хотел растереть ему
затекшие члены:
- Не позволите ли, брат? До принятия хабита я, смею признаться,
обучался в самом Салерно медицине...
Гальярд хотел было отказать, но устыдился и согласно поблагодарил. Он
сердился на себя самого за нелюбовь к брату Франсуа и дал себе зарок ничем
ее в дороге ли, в деле не выказывать. Да и не было у нее причин, у нелюбви:
единственной виной этого еще незнакомого брата можно счесть только то, что
брат Гальярд не знал, можно ли на него положиться. Легко легатам менять
инквизиторов, разбивая сработавшуюся пару, поставляя напарником - совершенно
чужого человека только лишь по причине чьих-то наветов. Откуда им знать, что
инквизиторы должны быть как две руки одного тела, что они должны доверять
друг другу более, чем братья, потому что просчет одного немедля отзовется на
другом... а в результате - и на невинных людях. Но кто же в Риме сегодня
послушает жалобу инквизитора? В курии со времен святого отца Григория IX
уверены, что доминиканцы только и мечтают убежать от опасной и тяжелой
службы, что любая их претензия - это попытка увильнуть от работы. А люди-то
боятся не легатов, которым сами рады на несправедливость инквизиторов
пожаловаться: нет, доминиканцев... Считается отчего-то, что францисканцы как