"Анастасия Дубинина. Испытание водой (Часть 2) " - читать интересную книгу автора

Мосту... И опять никто не обратил на него внимания, к великому его
облегченью; в продолженье первой в его жизни лекции, касающейся правоты и
ошибок в "Logica ingredientibus5", к нему обратились только один раз - юноша
в меховом, неимоверно драном плаще, сидевший рядом на соломе, спросил, нет
ли у него лишнего клочка бумаги, записать кое-что надо, а своя вся вышла.

А после первой лекции был первый диспут. Магистр прочитал и вольно
истолковал отрывок из Книги Соломоновой, после чего разделил студентов на
две половины, одна из которых должна была защищать его доводы, другая же -
опровергать. Сам же он расхаживал посреди спорящих, как петух по птичьему
двору, стараясь слушать сразу всех и стреляя небольшими умными глазками по
лицам спорщиков; как только одна из сторон начинала брать верх, он тут же
приходил на помощь побежденным и парой-тройкой неожиданных доводов разбивал
все слабенькие укрепления, возведенные учениками.
- Вы - будущие богословы, - щелкнул он пальцами перед носом у Алена,
волею судеб оказавшегося в рядах защитников его мнения. - Вы обязаны уметь
доказать что угодно и кому угодно! Мастер диалектики должен мочь доказать
противнику, что уши у кошки круглые и что уши у кошки квадратные, или и то и
другое сразу, и подкрепить все это словами Писания и Отцов Церкви! Я учу вас
мыслить, юноши, управлять величественной ладей своего разума, инструментом,
данным нам от Господа; вы должны стать теми, кого Этьен де Турне, трусишка
из Сен-Женевьев, называет Venditores verborum6!
И Ален, бывший в этом первом своем диспуте почти что безмолвным от
смущения, восторженно смеялся. Вот это да! Вот это свобода разума, чистый
полет мысли! До чего же весело и... да, величественно заниматься
диалектикой! Не то что эти несчастные горожане, дальше своего носа не
видят - а мы, диалектики, утомясь от диспутов, независимо и радостно идем -
не куда-нибудь, а компанией в кабак, мы, чистые жрецы науки, хотим есть, и
море нам по колено... Ален поскользнулся и едва не упал в лужу растоптанного
в мокроту снега, и ухватился, чтобы не упасть, за рукав шедшего рядом
Пьера-Бенуа, и почему-то вспомнил безо всякой связи с происходящим, что он
на самом деле рыцарь... И все происходящее на миг показалось суетным и
ненастоящим. И стало ему плохо-плохо, а если от чего-то плохо - об этом надо
не думать.
- Ну что, Ален, дается тебе ученье? - спросил наставник своим мягким,
участливым голосом, и Ален, улыбаясь, как ясно солнышко, истово закивал.
- О... Sic, magister! Я... постараюсь в следующий раз больше
говорить... Просто я никого там не знал, и... не получилось.
Магистер хотел ответить, но тут зазвонили, заголосили Сен-Жюльенские
колокола, да так оглушительно, что голос потонул в шуме. Тогда он просто
кивнул - какой хороший, хороший человек!, а из распахнутой двери дома
пахнуло чем-то жареным, и Ален, у которого давно уже подводило живот,
подумал, что парижская жизнь может быть прекрасна, и вполне возможно, что он
иной и не хотел. Только надо стать ее частью... Совсем стать ее частью,
тогда больше уже никогда не будет плохо.

3.

Именно Пьер-Бенуа и пристрастил Алена к античности. До этого Греции и
Рима для него как бы и не существовало - а тут словно целый новый мир