"Анастасия Дубинина. Испытание водой (Часть 2) " - читать интересную книгу автора

из труаского замка. На самом деле Ален вообще никогда таких, как Пьер-Бенуа,
не видел. Сен-Тьеррийский магистр, человек лет сорока с небольшим, имел и
внешность, и манеру обхождения мягкую, слегка вкрадчивую, но неизменно
располагающую к себе. Роста он был среднего, но широкий в плечах, хотя
казался слабее и хрупче, чем он есть - из-за длинных, белых, ловких пальцев,
которыми в такт своим словам любил барабанить по столу. Глаза имел карие,
небольшие и пронзительные, лицо брил чисто, только вот волос у него
почему-то почти не росло. Так, пара гладких кустиков на висках, а сзади -
ранняя лысина. Зато руки у Пьера-Бенуа отличались красотой - с чуть
выгнутыми острыми пальцами, и можно было зачарованно любоваться, как они
летают перед твоим лицом, как перебирают страницы книги, как ловко держат
перышко... Ален сразу воспринял учитель не как человека, но как ключ,
отпирающий дверь в страну, куда очень хочется попасть; и такой ученик
порадовал бы любого наставника.
Сначала Пьер-Бенуа принял нового ученика за деревенщину, зеленого
мальчишку, в которого во что бы то ни стало за определенную плату надобно
вколотить начатки латыни, основы арифметики да еще, пожалуй, еще чего-нибудь
de musica из Боэция, Ut-Re-Mi-Fa-Sol-La4, все то, чему учат в средней руки
монастырской школе семилетних сопляков. И был он немало удивлен, когда
выяснилось, что юноша бегло читает святого Ансельма, наизусть цитирует куски
из "Gesta Dei per Francos", а Донатово "Ars grammatica" для него -
пройденный этап!
Розги, которых с такой мрачной готовностью ожидал на свою шкуру
шампанский школяр, почему-то с детства уверенный историями про монастырские
школы, что учения без этого не бывает, так и не понадобились. Во-первых,
ученик был платный и на самом деле совершенно вольный, хотя сам он об этом
еще не думал; а во-вторых, наказывать его оказалось совершенно не за что.
Обычно юноша рад увильнуть от учебы - его влекут дружеские компании, кабаки,
девушки, да просто хорошая погода; Ален же Парижа все еще боялся и просто
так расхаживать по нему не хотел, к девушкам испытывал инстинктивный страх,
в кабаках чувствовал себя чужим, а компании у него пока не случилось.
Признаться, он и учиться так хотел в какой-то мере для того, чтобы стать
вхожим к людям интересующей его породы, так что пока иной цели, помимо
учения, на улице Гарланд у него не было. И удивлялся Ожье-Имажье, являясь к
обеду от своих статуй и потирая руки, которыми только что отвешивал
подзатыльники подмастерьям, глядя, как этот молодой красивый парень вместо
честного, понятного борделя тащится в комнату своего учителя - клевать носом
над латинскими текстами, медленно карабкаться на гору Синай...

Уже в конце октября они читали "Метафизику", а к Рождеству Ален
попросил наставника пустить его в группу, которой тот преподавал
диалектику - и Пьер-Бенуа, слегка усмехнувшись своей особой усмешкой -
углами губ, (губы, кстати, у него были большими, но совсем бесцветными) -
дал согласие. Так Ален стал школяром - школяром в полном смысле этого слова,
и когда он заявился ясным зимним днем следом за своим наставником в
помещенье, снятое им в долю с другими магистрами под школу, поджилки его
слегка тряслись. Тряслись и руки, и ноги подгибались - не от страха, но от
возбуждения, когда он, поджав под себя ноги, уселся на солому среди других
парней, тех самых недоступных полубогов, адептов тривиума и квадривиума,
королей свободных искусств, что ходят без смущенья и страха по Малому