"Анастасия Дубинина. Испытание водой (Часть 2) " - читать интересную книгу автора

него никакого внимания, только изредка кто-нибудь из увлеченно спорящих на
латыни скользил глазами по его внимательному лицу. Скользил равнодушно - и,
как как казалось юному шампанцу, слегка презрительно. Еще бы - презрения
достойны такие, как он! Латынь он кое-как знал, хотя много чего перезабыл за
время жизни в Витри, а язык - он как оружие, если не тренируешься - быстро
теряешь форму... А уж предметы их бесед, смутными обрывками достигавшие
Аленова слуха, и вовсе были для него тайной за семью печатями. Иногда он
просто не мог понять, обсуждают они своих знакомых - или же великих мудрецов
и святых древности; всех они называли так по-свойски, словно были к ним
вхожи. Позже Ален лучше узнал и сам перенял эту парижскую манеру, а пока он
только дивился, кто же этот "Задница Алкуин, который дал по роже славному
парню Вергилию", и чем "твой Иероним" хуже "нас с Эпикуром"... Однажды он
почти весь мост прошел следом за парой собеседников, стараясь прислушаться к
разговору и вычислить, является ли "Кривляка Марциан" неким их приятелем,
любимым одним из спорщиков и осуждаемым другим, или же знаменитым автором
"Сатирикона", отцом диалектики. Но эта попытка не окончилась ничем - один из
школяров в конце концов обернулся к Алену, не успевшему сделать вид, что он
тут ни при чем, и спросил в лоб, - не запальчиво, а как-то очень
по-деловому:
- Эй, ты что, в Сену хочешь?
- Нет, - очень искренне ответствовал юноша, улыбаясь с максимальным
дружелюбием и радуясь, что вот хоть какой-то, а завязался разговор, - но на
этом разговор и оборвался.
- Ну и топай отсюдова, пока не получил, - предложил ему собеседник,
после чего оба школяра отвернулись и ушли, продолжая свой оживленный
разговор. А Ален остался стоять на мосту, как дурак, чувствуя себя даже
более глупо и одиноко в этом городе, чем обычно.

"Довольно, приятель, - так сказал себе Ален из Труа на восьмой день
пребывания в Иерусалиме мудрости, просыпаясь в своей комнате, на чистой
постели. - Довольно тухнуть изнутри и всем вокруг, кто не тухнет,
завидовать. Встань, умойся и ступай к мессиру Пьеру, и через месяц стань
таким же, как они там, на Малом Мосту!"
Комната у него была хорошая, с видом на улицу, кончавшуюся возле
церкви; правда, любимым Аленовым храмом с первых же дней стал не Сен-Жюльен,
а другой, небольшая совсем церквушка бенедиктинцев, Сен-Жермен-де-Пре, еще
даже не готическая, вся в строительных лесах с фасада - но зато такая
по-домашнему уютная, где можно молиться, как в замковой капелле... Но все
равно - вид из окна открывался красивый и хороший, и запах нечистот второго
этажа не достигал. Перед отъездом Жеан на графские деньги купил ему очень
хорошее беличье одеяло, теплое и мягкое, какому позавидовал бы любой
зажиточный купец. И кормили в доме у Ожье хорошо, и вообще все было отлично!
А болезненно сосущее чувство одиночества, изгнания, отлучения (мессир
Анри... ) преодолевается усердным постижением наук.

Пьер-Бенуа стал для исстрадавшегося от одиночества семнадцатилетнего
юнца, каким на деле являлся Ален, просто сущим отдохновением. Смоковницей в
пустыне, бросающей прохладную тень, глотком воды в жаркий день. Не было в
нем ничего от разухабистой деловитости Ожье, ни от суровой властности графа
Тибо, ни от деревенской простоты Аленова прежнего учителя, капеллана Франсуа