"Николай Дубов. Родные и близкие (Повесть)" - читать интересную книгу автора

выдохнуть... И нет рядом Вари, нет никого, кто бы заметался в панике,
бросился вызывать "Скорую"... Может, и лучше, что никого рядом нет, никто не
увидит?.. В конце концов, днем раньше, днем позже - когда-то ведь это
случится... А тогда будет почти как в красивой сказке, читанной в молодости:
они жили долго, счастливо и умерли в один день... Если по правде, то не так
уж долго и не слишком счастливо. Ну, хотя бы последнее условие будет почти
соблюдено. Почти... Всегда и во всём только "почти", ничего полностью и до
конца...
В кармане лежали тубы с валидолом и нитроглицерином, но он не сделал
попытки достать их. И всё равно не состоялось даже последнее условие
сказки - дышать стало легче. Всё тише стали хрипы и свист при вдохе, пока не
исчезли совсем. Сами собой расслабились пальцы, судорожно сжимавшие
подлокотники. Всё. Пока пронесло...
Вот только страшно пересохла глотка. Шевелев ощущал, что горло и даже
язык стали шершавыми от сухости, но сил, чтобы подняться и выпить воды, не
было, и он сидел в оцепенелом бездумье, глядя на бесчисленные мережи
освещенных окон, которые начали уже заметно редеть.
Нет, он не спятил и не превратился в полено. Так уже бывало прежде,
когда раздражалась катастрофа. Солдат на войне всё время под прицелом. В
любой миг - шальная пуля, снаряд, осколок, и человек переставал быть, не
успев ничего почувствовать и подумать. Совсем другое, когда не внезапно,
вдруг, а явственно и отчетливо ты видишь свою смерть, знаешь, что от неё не
увернуться и не скрыться, она неотвратимо надвигается на тебя, и каждый твой
шаг - шаг ей навстречу... Так было в злосчастном сорок первом, потом в сорок
четвертом. И тогда тоже охватывали, наступали не страх, не паника, а
какое-то оцепенение чувств, душевная немота. Черт его знает, должно быть,
это какая-то защитная реакция организма, что ли?.. Потом приходили и ужас, и
отчаяние, боль обо всём, что было, и обо всём, чего не было и уже никогда не
могло быть, не будет, потому что не будет его самого... Но это потом, а
сначала думалось не об этой неизбывной, непоправимой беде, а о чём-то
несравненно менее важном или даже совсем неважном, чтобы - пусть на самое
короткое время - отодвинуть, заслониться от того, на что обречен и от чего
спасения нет и быть не может...
В комнате послышалось осторожное звяканье посудой. Вернулась Зина? Вряд
ли, у неё коротких обид не бывает. Недели две теперь будет разжевывать
оскорбление... Значит, вернулся Сергей. Молодец, к Борису всё-таки не
поехал. Ну что ж, хотя бы один из троих...
Верхний свет в комнате потух. Шевелев посидел ещё, чтобы дать Сергею
время уснуть. Однако в комнате Сергея не оказалось. Значит, поставил себе
раскладушку в кухне. Постель на тахте была приготовлена, над ней у изголовья
горела настенная лампочка. Рядом, на тумбе, стоял стакан чая.
"И об этом не забыл", - растроганно подумал Шевелев и жадно выпил
холодный чай. Может, в самом деле лечь? Двое суток без сна и всё время на
ногах... Но он тут же понял, что сна не будет, а начнется невыносимая мука
воспоминаний, и снова вышел на балкон.
Погасли аккуратные мережи окон в жилых домах, исчезли сдвоенные
светляки автомашин, остались только поредевшие пунктиры уличных
светильников. В их зеленоватом холодном свете безжизненные прямоугольники
кварталов напоминали какой-то нелепо громадный макет. Да, именно макет,
какие так любовно лепят теперь они, проектанты. Виды с птичьего полета... А