"Петр Иосифович Дубровин. Аннет (Повесть) " - читать интересную книгу автора

зажигать свет у себя в комнате, сидел, прислушиваясь к обрывкам мысли или
скорее смутным колыханиям души, не находя, да, собственно, и не ища ясных
формулировок. И несмотря на то, что был собран, даже стиснут, каменел в
спазмах отчаяния, - с бредовой неотступностью продолжал следить за тенью,
что отбрасывал далекий фонарь, свет которого, проникая сквозь зелень
кипарисов, падал на подоконник.
Я понял: до сегодняшнего вечера во мне потаенно тлела надежда на что-то
несбыточное... Теперь она ушла безвозвратно.
Впоследствии я много передумал о том, что испытывал в эту ночь. И
открыл, что ревность играла в моих мучениях лишь самую скромную роль. М.-Б.
не был для меня открытием: я знал о его существовании из гимназических
сплетен, с особым удовольствием преподносимых мне, как племяннику одной из
самых эффектных женщин города, моим одноклассником Т. В хаосе ощущений
явственно проступала лишь одна вполне оформленная, ясная мысль, вызванная к
жизни словами матери: "Он бросит ее, и она погибнет". Я чувствовал скорее
ненависть, чем ревность к нему...
Так Аннет ушла из моей жизни, но не из души. Она оставалась возвещенным
однажды обетованием, словно неизбывная тоска о безраздельной любви, о
радости бытия, какую дает лишь подобное чувство. Под знаком этой тоски
протекли годы с 1906-го вплоть до дня Благовещения 1930-го, дня, когда люди
выпускают птиц из клеток в знак ликования от Великой Вести. Тогда я встретил
тебя, мое утешение, - ту, к кому ныне обращена эта запоздалая исповедь.
"Обетованная в снах Благовещенья,
Так долго жданная
В дали обещанной", - так писал я в стихотворении "Первый луч", над
которым стояло посвящение с Твоими инициалами. Все эти годы - четверть
века! - Аннет вставала передо мной всякий раз, когда порог моего сердца
переступала другая женщина, и я как бы слышал ее голос, шептавший: "Нет! Это
не то!" - голос Донны Анны, предостерегающей Дон Жуана. И лишь весной
1930-го я услышал, наконец: "Да! Вот то самое!"
Это она встала между мною и Диной в 1907-м, когда я осознал всю
наивность своей былой привязанности к подружке моих детских игр в
Кисловодском парке. Пережив настоящую бурю, я видел теперь разницу между нею
и той поверхностной рябью, какой играет легкий ветерок на глади пруда. "Это
не то!" - снова отозвалось в душе, когда Дина в двадцать четвертом все-таки
стала моей женой: я понял, что, обманутый детскими воспоминаниями, принял
даль за глубину. Так сбылось в моей жизни однажды сказанное Шиллером:

Was in Lied soll ewig leben,
Muss in Leben untergeh'n.

Что в песне вечно жить должно, то в бренной жизни мимолетно... Итак, на
часах этой быстротечной жизни стрелка двенадцать раз обежала годовой круг. С
1907-го по 1917 год я жил вдали от Тифлиса. Имя Аннет звучало для меня все
тише, словно затухающее эхо. Однажды весной 1917-го, когда сумятица
общественной жизни позволила мне одну из весьма редких и кратких передышек,
матушка поведала мне о печальном жребии Аннет. Моя мать оказалась
пророчицей: любовник бросил Аннет немногим больше, чем через полгода, и
преспокойно вернулся в Россию. Она пыталась остаться во Франции, где после
отъезда М.-Б. провела что-то около года. Это была темная пора ее жизни, о