"Евгений Дубровский(Лесник). Лесной шум " - читать интересную книгу автора

стражи. Тогда мрачный грабитель, спасая толстое брюхо, беззвучно летит изо
всех сил, а за ним злобно жужжат рои преследователей, несущихся на
прозрачных крыльях.
Золотисто-зеленые кружки павлиньих перьев в точности нарисованы на
крылышках бабочки "павлиний глаз".
Перистокрыл-бабочка, у которой крылья составлены из отдельных нежнейших
полосок, точно из перьев, тонких, как полупрозрачные волокна лилейных
лепестков. О, сколько их, бабочек, как бесконечна в своем разнообразии их
причудливая красота! И все-от роскошного махаона, блистающего в солнечном
сиянии, до ничтожной серой моли, сумрачно таящейся в дупле, пока не угаснет
день,-все они подчинены странному закону: все выводят отвратительных
прожорливых гусениц.
Прелестная сильфида неизбежно должна стать родоначальницей гнусного
поколения. Для красоты это, казалось бы, страшнее смерти, однако в бабочке
сколько-нибудь угнетенного состояния никогда не заметно. Она ничуть не
подавлена позорным концом, который так жестоко предназначил ей неумолимый
рок. Она не знает, что делает? Возможно, что и так. Впрочем, капусту от
брюквы белянки отличают очень тонко. Кушают каждая только свое, и важный
"адмирал", отлетав кампанию в море полуденных лучей, ночевать отправляется
не иначе, как на крапиву.
Как бы там ни было, в бабочке все-легкость, беззаботность, грация,
прелесть, красота. А подло-зверская рожа? Ну, это нечто бессознательное,
нечаянное и притом очень мелкое: когда-то кто-то это заметит.


СОН И ПРОБУЖДЕНИЕ


Лес всегда темноват; даже весной в сверкающий полдень старый лес в
глубине своей слегка хмурится. И в лесу всегда есть холодок; даже в то
время, когда жаворонок уже спел свою песенку под шелком свежих зеленей,
где-то в темных овражках, под мохнатыми лапами столетних елей лежит снег.
Тонко-тонко, нежно-нежно высвистывают незатейливую трель почти
невидимки-малиновки, настойчиво перебивая всех, лепечут вертлявые синицы.
Внизу то, что было просвечивающим пологом, стало плотным покрывалом: там
почти темно. И вдруг в кустах, в полутьме слышится глухое звяканье
бубенчика. Что такое, откуда?
Не жеребенок ли с надтреснутым колокольцом на шее забежал в лес? Да это
заяц-русак вызывает отклик сочувствующего сердца! Оно недалеко, оно тут-это
нежное сердце-и хорошо делает, что молчит: голос зайчихи похож на мяуканье
плохой кошки. За лопоухой красавицей увивается несколько лопоухих же
кавалеров, и все они, позвякивая, прыгают, мелькая, как тени между кустами.
Погасли лучи, освещавшие вершины; как будто гаснет и птичья болтовня.
Плавно размахивая крыльями, над полянкой летит вальдшнеп: это-тяга, любовная
встреча, ухаживание, быть может, объяснение в любви в воздушной синеве.
Выстрел несет смерть и тут, но все-таки тяга-самая нежная охота, обвеянная
каким-то особым очарованием. Шипящий свист вальдшнепа, его "цыканье" слышно
лишь совсем вблизи, а издали, как будто хрипло, но отчетливо и ясно, как
звук тугой раздираемой ткани, раздается странный крик: хорр, хорр. На мягких
лохматых крыльях беззвучно летит сова. Это-ночь. Лес спит. Вдруг дикий