"Евгений Дубровский(Лесник). Лесной шум " - читать интересную книгу автора

Стрелять все-таки бесполезно: так высоко.
Наконец, когда стали меркнуть лазурные дали, наши челноки подошли к
узкой полосе земли, где с одной стороны вода неслась, а с другой почти
стояла. Тут на разливе мы ставим наши манчуки, а когда к ним сядут утки,
будем подъезжать к ним из-за кустов. Увы! В течение всего вечера никто к
манчукам не подсел. Летят станицами, кричат, а не садятся. Ночь прошла
скучно при скудном свете маленького костерка: топлива почти не было. Затем
крайне неприятно выяснилось, что у нас почти нечего есть: мы рассчитывали
найти продовольствие в деревне, а до нее не доехали. Решили сварить птицу,
называемую будто бы факел. Владелец ее попробовал первый, выплюнул и сказал,
что он ошибся: это не факел, а другое, много хуже. Суп из факела, впрочем,
ели; он был так плох, что мы старались поскорей его позабыть, но напрасно.
Утром даже лет уток прекратился; проклятые манчуки болтались тремя нелепыми
табунами. Этакая чепуха, как можно было поддаться на подобное
издевательство? Я ничего не говорил, но настроение окислилось само собою.
Почти в молчании мрачно начали мы собираться домой. Вдруг совсем близко и
невысоко над нами пролетел гусь. Видны были не только прижатые к животу лапы
его, но даже глаза, вытаращенные в диком изумлении. Он что-то бормотал, не
торопился лететь и все-таки очутился вне выстрела, когда мы схватились за
ружья. Вопрос о возвращении домой отпал мгновенно, даже без разговоров: если
пролетел один гусь, может пролететь и другой, мало ли что еще может быть.
День спали на припеке, шатались в челноках по разливу, уток видели мало,
хотелось есть, вспоминался, к сожалению, факел. Вечером в один миг, как по
команде, исчезли комары, носившиеся до того большими тучами. Ночь прошла,
если не слишком весело, то очень оживленно. Мы бегали, прыгали, стараясь
согреться. По туземному выражению-ночь была свежею, по моему мнению-ударил
мороз: по краям разлива образовался ледок. Тимофей спал, как бревно, около
скудного костерка, но наконец проняло и его. Он вдруг сел; затрясся всем
огромным телом и дико вытаращил глаза на огонь. Я спросил его, случалось ли
ему хворать.
-Ну, как же,-отвечал он,-лет двенадцать назад живот болел, страсть,
думал, живой не останусь.
-Что ж, объелся чем-нибудь,-даже злорадно расспрашивал я,-холера
забрала?
-Зачем холера? Лошадь ударила.
Нет, мы решительно не могли понять друг друга.
Перед рассветом туман, окутавший все, вдруг разлетелся, и тут повалила
утка.
Так сказал полудикий Тимофей, но другие выражения тут не годятся.
Утиные стаи откуда-то принеслись, наполнили воздух и воду. Плеск, свист
и хлопанье крыльев, кряканье на все лады слышались всюду. Около манчуков
кружились, плавали, неслись мимо, возвращались табуны уток.
В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы-да
чорт же их разберет. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично.
Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в
мужском роде: селезнями. Я проверял в бинокль и ругался: вот каменная дубина
шестидесяти лет!
Я палил, не разбирая, часто мимо, и все-таки очень скоро груда уток
выросла посредине нашего челнока. Тогда я стал заказывать.
-Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков