"Александр Дюма. Олимпия Клевская (Собрание сочинений, Том 49) " - читать интересную книгу автора - Так вы говорили, что мы подошли к тысяча семьсот первому году, брат
мой?.. - В тысяча семьсот первом году, и снова девятнадцатого августа, мой дед, представьте себе, видит тот же сон: его жена и мать с еще более мрачными и мертвенными лицами, чем в первый раз, опять манят его пальцем. - Вероятнее всего это была галлюцинация, - прошептал ученик иезуитов. - Да нет же, брат мой, все и на этот раз случилось наяву. Дед мой проснулся, вытаращил глаза, потер их, засветил ночник, потом зажег свечу, наконец, лампу, стал звякать ложкой в стакане с подслащенной водой, но все это время, несмотря на зажженные светильники и на звон стекла, он продолжал видеть в самом темном углу комнаты обеих женщин, старую и молодую, и каждая шевелила проклятым скрюченным указательным пальцем, как бы говоря и этим жестом, и улыбкой, и кивками: "Пойдем с нами, пойдем с нами!" - Воистину устрашающее зрелище, - подтвердил Баньер, поневоле чувствуя, как на лбу у него выступают капельки пота. - Да, надо признать, это смертный ужас, - согласился с юношей актер. - Господин Шанмеле тотчас вскочил с постели и, полуодетый, пошел будить среди ночи своих друзей, чтобы поведать им о случившемся. Некоторые из разбуженных им оказались дурными друзьями, друзьями Иова; они высмеяли несчастного и выставили его за дверь. Другие, чье сердце еще не очерствело, старались его успокоить, приводя примеры ложных пророчеств, пришедших во сне, и пытались внушить ему, что его сон прошел сквозь ворота из слоновой кости. Но лишь один оказался настоящим другом: он уложил горемыку рядом с собой и до рассвета проговорил с ним о добрейшей и очаровательной Мари Демар, о благонравной мадемуазель Шевийе де Шанмеле, его превосходные особы не могли желать худого своему мужу и сыну. Пока Шанмеле лежал в кровати рядом с этим другом или просто находился в его обществе, он обрел, как я уже сказал, некоторое успокоение. Однако удар уже был нанесен. Стоило ему покинуть своего утешителя, как навязчивая идея снова поселилась в его мозгу. Как раз наступило воскресенье, давали "Ифигению" господина Расина и какую-то, уж не упомню, из маленьких пьесок, с которой и начали представление. Пока эта пьеска продолжалась, мой дед разгуливал в фойе в костюме древнего грека. Глаза его прикрывал шлем, а бархатная кольчуга была, словно звездное небо, вся усеяна слезинками: похожие на жидкие алмазы, они падали даже на котурны. И его постоянный припев "Прощайте, корзины, виноград уже собран!" звучал довольно жалостно, при том что мотив и так день ото дня становился все более мрачным. Все, кто его в те минуты слышал, говорили себе: "О Боже, как печально Шанмеле сыграет сегодня Улисса!" - Да ведь Улисс, собственно, вовсе не веселая роль, - невозмутимым тоном заметил Баньер, которого это повествование глубоко проняло. - Веселая она или нет, сударь, но могу вас уверить, что в тот день она была сыграна пресквернейшим образом. Барон, исполнявший роль Ахилла, даже растерялся, не зная, что с этим делать, а выступавший в роли Агамемнона Салле, который уже добрый месяц был с Бароном в ссоре, не смог удержаться, чтобы, когда тот обратился к нему со словами: Но отчего же, царь, сей слух вас удивляет? - не спросить его тихонько: "Так что там с Шанмеле, не заболел ли он?" - ... В то время как его настоящая реплика, - нетерпеливо вступил |
|
|