"Александр Дюма. Волонтёр девяносто второго года (Собрание сочинений, Том 24) " - читать интересную книгу автора

собственной двустволкой, занял место в каре - в его рядах стоял и я, тогда
младший лейтенант; каре командовал его друг генерал Ренье.
- Мне, полковник, в самом деле известны эти подробности.
- Но вы не знаете того, чего знать не можете, сударь; как поразило
меня, в ту пору уже бывалого солдата, ведь я волонтёр девяносто второго
года, - спокойствие, хладнокровие вашего отца; высокий ростом, возвышаясь на
целую голову над рядами нашего каре, он заряжал и разряжал свою двустволку,
словно на охоте, и, стреляя из обоих стволов, укладывал сразу двух
мамелюков; причем он заранее указывал генералу Ренье на тех, кого хотел
подстрелить. Право слово, ваш отец был грозный охотник на людей, - с улыбкой
прибавил полковник Бессон. - В тот день ему досталось славная добыча.
- Ну, а второе дело?
- Я уже говорил вам, что это случилось во время восстания в Каире. Я
лежал в госпитале, вот из-за этой царапины (полковник показал на шрам,
идущий от виска до верхней губы) - ее нанесла мне дамасская сабля одного
мамелюка. Я неплохо отбивался своей саблей, но дамасская сталь перерубила ее
пополам так, как будто я держал в руках деревянную палку Арлекина. Мы
услышали громкий шум, нам кричали, что Каир горит, французов режут, генерал
Дюпюи убит, а его голову носят на пике и скоро прикончат нас всех, ведь за
два дня до этого генерал Бонапарт покинул Каир.
- Да, и в его отсутствие командование принял мой отец.
- И принял очень удачно, доложу я вам, ведь в этом я толк знаю.
Кажется, в те часы, когда вспыхнул мятеж, ваш отец спал, а поскольку стояла
жара... Вы представляете, какая там жара?
- Да, представляю.
- Так вот, ваш отец лежал в гамаке совершенно голый. Его разбудили
крики орущих турок; он выглянул в окно и сразу увидел голову генерала Дюпюи:
как я уже говорил, турки носили ее на пике. Сами понимаете, дело было ясное.
Он не стал ни о чем спрашивать, вскочил на коня без седла и поводьев и,
схватив только свою саблю - это была своего рода сабля Голиафа, он заказал
ее специально для себя и только один мог ею сражаться, - поскакал по улице,
похожий на бронзовую статую, только что отлитую, еще не остывшую; с криком
"Французы, ко мне!" он размахивал саблей направо и налево, каждым ударом
разя врагов, так что турки приняли его за ангела-погубителя и укрылись в
большой мечети, куда он их загнал, влетев туда на коне. Дело наделало так
много шума, что, вернувшись в Каир, генерал Бонапарт сказал: "Прекрасно, я
закажу об этом картину для Музея". Сделал он это или нет? Мне ничего об этом
не известно.
- Картина была написана, но моего отца на ней изобразить забыли.
- И кого же нарисовали вместо него?
- Высокого блондина-гусара, в деле не участвовавшего.
- Когда живешь на свете восемь десятков лет, видишь немало подобных
вещей, - со вздохом заметил полковник.
- Вы ведь многое повидали, полковник, не правда ли?
- Многое... Мне помогал случай: я оказывался почти всюду, где
происходило какое-нибудь интересное событие, начиная с праздника Федерации
тысяча семьсот девяностого года и кончая революцией тысяча восемьсот
тридцатого года.
- Вы ведь видели и арест Людовика Шестнадцатого, не так ли?
- Ах, это! Я могу даже сказать, что был его непосредственным