"Александр Дюма. Парижские могикане (Части 1 и 2) " - читать интересную книгу автора

Одетые, как мы уже упоминали, в костюмы рыночных силачей, или скорее
пройдох, как тогда говорили, двое других юношей были полной
противоположностью незнакомцу с его байронической внешностью. На них были
белые плюшевые куртки с воротником вишневого цвета, атласные штаны в белую и
голубую полоску; один из них обмотал талию красным кашемировым кушаком,
другой - желтым; на ногах у них были шелковые чулки с золотыми стрелками и
туфли с бриллиантовыми пряжками; оба с ног до головы были увиты
разноцветными лентами; шляпы с пышным плюмажем были украшены гирляндами из
белых и розовых камелий, а самая скромная из них в это время года стоила не
меньше одного экю у г-жи Бейон или г-жи Прево - известных цветочниц; щеки у
молодых людей рдели румянцем, глаза горели, на губах играла улыбка, сердца
кипели радостью, и во всем их облике ясно читалась беззаботность; юноши
будто воплощали собой французскую веселость - то радостное прошлое, на
похоронах которого, казалось, благоговейно присутствует их друг, одетый в
черное и мрачный, как будущее.
Как же оказались вместе эти такие разные и костюмами, да, по-видимому,
и характерами люди? Почему они шагали втроем в столь поздний час, как
сошлись на одной из пятидесяти грязных парижских улочек, ведущих от бульвара
Сен-Дени к набережной Жевр?
Объясняется все просто: двум ряженым не удалось найти у "Колизея"
свободный экипаж; молодой человек в темном плаще не сумел нанять карету на
улице Сент-Аполлин.
Оба участника маскарада, изрядно разогретые бишофом и пуншем, решили
отправиться на Рынок поесть устриц.
Молодой человек в темном плаще, выпивший за весь вечер всего несколько
стаканов оршада да смородинного сиропа, головы не терял и намеревался
вернуться к себе на Университетскую улицу.
Все трое случайно сошлись на углу улиц Сент-Аполлин и Сен-Дени; ряженые
признали в молодом человеке своего друга, который их, разумеется, не узнал
бы.
При виде приятеля они в один голос вскричали:
- Смотри-ка! Жан Робер!
- Людовик! Петрус! - отозвался молодой человек в темном плаще.
В 1827 году было принято называть Пьера "Петрус", а вместо Луи говорить
"Людовик".
Все трое с жаром пожали друг другу руки и стали расспрашивать один
другого, как они очутились на мостовой в столь поздний час.
Когда это было выяснено, художник Петрус и врач Людовик настойчиво
стали уговаривать поэта Жана Робера поужинать с ними на Рынке, у Бордье, и
он не смог отказать им.
На том друзья и порешили. По тому, как торопливо они зашагали, со
стороны могло показаться, что решение их окончательное и менять его никто из
троих не собирается. Но за двадцать шагов до Батавского двора Жан Робер
вдруг остановился.
- Итак, решено, не правда ли? Мы идем ужинать... К кому, вы говорите?
- К Бордье.
- Хорошо, пусть будет Бордье.
- Ну, разумеется, решено! - в один голос подтвердили Петрус и
Людовик. - А почему бы нет?
- Потому что отступить никогда не поздно, если совершаешь глупость.