"Александр Дюма. Обед у Россини, или Два студента из Болоньи ("Тысяча и один призрак") (Собрание сочинений, Том 35) " - читать интересную книгу автора

со мною хлеб вечером? После двадцати истекших лет какие счастливые часы
помечены мелом? Какие сумрачные часы помечены углем?
Увы! Все лучшее в моей жизни оказалось уже только в моих воспоминаниях;
я подобен густолиственному дереву, усеянному птицами, безмолвными в жаркий
полдень, но просыпающимися к концу дня, с тем чтобы с наступлением вечера
наполнить мою старость хлопаньем крыльев и пением; таким образом птицы будут
оживлять ее своей радостью, любовью и гамом до тех пор, пока смерть, в свой
черед, не коснется гостеприимного дерева, пока оно не падет и не разлетятся
в испуге эти шумные певцы, каждый из которых окажется не чем иным, как одним
из часов моего былого существования.
Вот видите, как одно-единственное имя вынудило меня сбиться с пути и от
реальности увело к мечтаниям. Моего доброго друга, поручившего мне передать
эту вуаль, уже нет в живых. Это был обаятельный остроумец, неутомимый
веселый рассказчик, в чьей компании провел я немало вечеров у мадемуазель
Марс, такой же, как он, очаровательно остроумной; на нее тоже дохнула
смерть, и она угасла подобно звездочке на небе моей жизни.
Я направлялся во Флоренцию, конечный пункт моего путешествия, однако
мне вздумалось вместо этого продлить путь до Болоньи и выполнить поручение,
как и полагается достойному посланцу, то есть лично передать вуаль в
прекрасные руки, коим она была предназначена.
На это требовалось три дня, еще три дня на обратный путь и день на
пребывание там - итого семь дней, семь впустую растраченных, потерянных для
трудов дней. Но, право, мне хотелось повидать Россини, который, конечно же,
отправился в добровольную ссылку из страха поддаться искушению сотворить
какой-нибудь новый шедевр.
Помнится, к Болонье я подъезжал уже к вечеру. Издали город казался
погруженным в дымку, а над ней возвышались, выделяясь на сумрачном фоне
Апеннин, кафедральный собор святого Петра и две соперницы падающей Пизанской
башни - Гаризенда и Азинелли. Время от времени заходящее солнце бросало
последние лучи, под которыми вспыхивали стёкла какого-нибудь дворца, словно
его комнаты наполнялись пламенем, а небольшая река Рено, расцвеченная всеми
красками отраженного в ней неба, извивалась по равнине, словно серебристая
муаровая лента. Но мало-помалу солнце опускалось за город; стёкла, до этого
сверкавшие, незаметно меркли. Воды Рено приобрели свинцово-оловянный цвет, и
вскоре наступила ночь, обволакивая город своим черным покрывалом, которое
тотчас пронизали тысячи огоньков, столь же ярких, как те, что сияли на небе.
Было десять часов вечера, когда я со всей моей roba [Поклажа (ит.)]
вошел в гостиницу "Три короля".
Прежде всего я позаботился послать Россини мою визитную карточку, и он
в своем ответе сообщил, что его дворец отныне в моем распоряжении. На
следующий день в одиннадцать утра я уже был у композитора.
Дворец Россини, подобно всем дворцам в Италии, представляет собой
сочетание мраморных колонн, фресок и картин; его пространства хватило бы для
того, чтобы там устроили танцы три-четыре французских дома. Дворец
сооружается в расчете на лето, а вовсе не на зиму, а это значит, что в нем
много воздуха, тени, прохлады, роз и камелий.
Как известно, в Италии может показаться, что цветы растут прямо в
помещениях, а не в садах, где не видно и не слышно ничего, кроме кузнечиков.
Россини обитал в этом мире гостиных, комнат, вестибюлей и террас. Он
неизменно весел, он всегда смеется, всегда искрится умом и вдохновением. Его