"Александр Дюма. Завещание господина де Шевелена ("Тысяча и один призрак") (Собрание сочинений, Том 35) " - читать интересную книгу автора

То же происходит с театральными пьесами: если только я присутствую не
на первом представлении пьесы, написанной для Арналя, для Грассо или для
Равеля, - то есть одного из тех сочинений, которые полностью выходят за
пределы моих возможностей (я чистосердечно признаю свое бессилие создавать
такие), - то я самый скверный на свете зритель премьер. Раз сюжет пьесы
вымышлен, то, как только персонажи появились, они уже принадлежат не автору,
а мне. В первом же антракте я завладеваю ими, присваиваю их себе. Вместо
того неведомого, что мне предстоит узнать о них в оставшихся четырех актах,
я ввожу этих героев в четыре акта, сочиненные мною, использую их характеры,
их своеобразие; если антракт длится всего десять минут, мне этого более чем
достаточно, чтобы построить для них карточный замок, куда я их увлекаю, и
это уже мой карточный замок точно так же, как моя речь или моя проповедь, о
которых я только что говорил. Мой карточный замок почти никогда не бывает
таким же, как у автора; в результате, поскольку я создал действие из своего
вымысла, то представление на сцене кажется мне вымыслом, и я готов его
оспаривать, говоря: "Но это же не так, господин Артюр; но это же не так,
мадемуазель Онорина. Вы ходите чересчур быстро или чересчур медленно; вы
поворачиваетесь направо, вместо того чтобы повернуться налево; вы говорите
"да", когда должны сказать "нет". О! Да это невыносимо".
С историческими пьесами еще хуже! Я, разумеется, присочиняю к названию
полностью готовую пьесу, и поскольку она, естественно, придумана с присущими
мне недостатками - избытком деталей, строгостью характеров, двойной,
тройной, четверной интригой, - то очень редко бывает, что моя пьеса хоть в
малейшей степени похожа на ту, которую показывают. Проще говоря, для меня
становится пыткой то, что для других служит развлечением.
Итак, мои собратья предупреждены: если они станут приглашать меня на
свои премьеры, то знают, на каких условиях.
Я поступил в тот вечер с г-ном де Вильнавом так же, как поступаю со
всеми; однако, так как я явился, когда он произнес три четверти своей речи,
то стал разглядывать докладчика, вместо того чтобы его слушать.
В ту пору это был высокий старик шестидесяти четырех или шестидесяти
пяти лет, с красивыми, чистого серебра волосами, бледным лицом и живыми
черными глазами; в его одежде была изысканная рассеянность, присущая
труженикам, одевающимся всего лишь раз или два в неделю, а остальное время
пребывающим в пыли своего кабинета, облачась в старые панталоны, что служат
одновременно чулками, старый халат и старые туфли. Готовить им туалет Для
торжественных дней: плоеную рубашку с мелкими складочками, жабо, отглаженный
галстук - обязанность жены, дочери, наконец, домоправительницы. Отсюда
своеобразный протест, выражаемый этим хорошо выколоченным, хорошо вычищенным
костюмом по отношению к костюму ежедневному, ежечасному, испытывающему ужас
перед камышовой выбивалкой и жесткой щеткой.
На г-не де Вильнаве был синий фрак с золочеными пуговицами, черные
панталоны, белый жилет и белый галстук.
Как странна все-таки механика мысли, этих умственных колесиков, что
движутся или останавливаются вопреки нашему желанию, ибо рука Господа
заводит эти часы, вызванивающие по своей прихоти время прошлого, а иногда и
время будущего!
Что заставило остановиться мою мысль при виде г-на де Вильнава? Был ли
это, как я только что говорил, какой-то угол, который он задел, какой-то
поворот его речи? Нет, это был поворот его жизни.