"Александр Дюма. Женщина с бархоткой на шее ("Тысяча и один призрак") (Собрание сочинений, Том 35) " - читать интересную книгу автора

книгу - гм! - такую книгу - гм! - такую книгу уже не найдешь, спроси хоть у
Пиксерекура.
Пиксерекур вызывал глубокое восхищение у Нодье, всю жизнь обожавшего
мелодрамы. Нодье прозвал Пиксерекура "Корнелем бульваров".
Почти каждое утро Пиксерекур являлся к Нодье с визитом.
Утро Нодье было посвящено приему библиофилов. Именно у него сходились
маркиз де Гане; маркиз де Ша-то-Жирон; маркиз де Шалабр; граф де Лабедойер;
Берар - знаток эльзевиров, который в 1830 году, в часы досуга, исправил
Французскую конституционную хартию; библиофил Жакоб; ученый Вейс из
Безансона, Пеньо из Дижо-на, человек энциклопедических познаний, и, наконец,
у него собирались иностранные ученые, которые, приехав в Париж, тотчас же
бывали ему представлены или же представлялись сами членам этого "Сенакля",
пользовавшегося известностью во всей Европе.
Здесь советовались с Нодье, оракулом в этом собрании, здесь показывали
ему свои книги, здесь спрашивали его мнения; это было его любимым
развлечением. Зато ученые из Института почти никогда не посещали эти
собрания: Нодье вызывал у них ревность. Нодье сочетал с эрудицией поэзию и
ум, а это порок, который Академия наук, так же как и Французская академия,
не может простить.
К тому же Нодье частенько поднимал кое-кого на смех, порой ему
случалось кое-кого укусить. В один прекрасный день он выпустил "Короля
Богемского и его семь замков" - на сей раз он был особенно язвителен. Все
полагали, что он рассорился с Институтом навеки. Ничуть не бывало: Академия
Томбукту ввела Нодье во Французскую академию.
У сестер бывают свои счеты.
После двух-трех часов работы - как правило, легкой, - после того как
Нодье исписывал четким, ровным почерком, не сделав ни единой помарки,
десять - двенадцать листов бумаги размером приблизительно в шесть дюймов в
длину и четыре дюйма в ширину, он выходил из дому.
Он бродил по городу наугад, но почти всегда вдоль набережных: переходил
через реку и вновь возвращался - согласно топографии книжных лотков; затем
шел по книжным лавкам, а после книжных лавок - по переплетным мастерским.
Дело в том, что Нодье разбирался не только в книгах, но и в переплетах.
Шедевры Газона при Людовике XIII, Дессёя при Людовике XIV, Паделу при
Людовике XV и Дерома при Людовике XV и Людовике XVI были ему так хорошо
знакомы, что он узнавал их с закрытыми глазами - ему достаточно было
прикоснуться к ним. Не кто иной, как Нодье, возродил переплетное мастерство,
которое во времена Революции и Империи перестало быть искусством; именно он
вдохновлял и направлял таких реставраторов этого искусства, как Тувенен,
Брадель, Ньедре, Бозонне и Легран. Тувенен, умирая от чахотки, приподнялся
на своем смертном одре, чтобы бросить последний взгляд на переплеты, которые
он делал для Нодье.
Путь Нодье почти всегда кончался у Крозе или Тешнера - это были шурин и
зять, которых разъединило соперничество и в роли посредника между которыми
выступал мирный нрав Нодье. Там был кружок библиофилов, там собирались,
чтобы поговорить о книгах, об изданиях, о распродажах, там совершались
обмены; когда появлялся Нодье, все присутствующие приветствовали его хором,
но как только он открывал рот, воцарялась мертвая тишина. Тогда Нодье
повествовал, Нодье сыпал парадоксами de omni re scibili et quibusdam aliis
[Обо всех вопросах, доступных знанию, и еще о некоторых (лат.)].