"Нодар Владимирович Думбадзе. Бесы" - читать интересную книгу автора

всех обскакал в пятиверстной скачке, первым пришел. Жеребец весь в пене
был под лихим наездником. После того с одного выстрела вдребезги разнес
хрустальный кубок, установленный на четырехсаженном шесте. И наконец,
обнаженный по пояс, одним духом взобрался на обмазанный маслом
трехсаженный еловый столб. Снял серебряный кубок, на верхушке столба
водруженный, под восторженные крики толпы подошел к сияющей, точно солнце,
красавице Тинатин Накашидзе, опустился пред ней на одно колено, поцеловал
подол ее платья и преподнес кубок зардевшейся девушке.
Пятнадцати лет не было в ту пору Тинатин Накашидзе, а Манавеле
Цинцадзе девятнадцать только исполнилось, и истинно не было равного ему.
Неделю спустя получил Манавела Цинцадзе письмо от Тинатин, дочери
Накашидзе.

Я клянусь тобою, солнце, буду век твоей луной,
Я не дамся, если даже трое солнц придут за мной,
И скорей со скал низринусь в сумрак пропасти ночной,
Обратись, любимый, к небу с окрыленною мольбой!

Письмо сперва оглушило Манавелу Цинцадзе. Потом он совершенно
обезумел от радости, съел целую горсть земли и - была не была! - решился:
сел и написал ответное письмо.

Положил я пред очами дорогие письмена
И ответил: "Можно ль солнцу одолеть тебя, луна?
Бог свидетель, что не будешь мною ты огорчена.
Ах, живу я или умер или это грезы сна?"

В ночь на четырнадцатое октября, в час, когда засияла полная луна, к
повороту, ведущему в село Распятие, к подножию огромного древнего дуба, не
силой, а своей волей, по любви пришла Тинатин, дочь Накашидзе. Босая
пришла, в одной сорочке.
Манавела Цинцадзе подхватил свою радость, закутал в бурку, усадил
впереди себя на неоседланного коня и умчал.
Три брата Шаликашвили бросились в погоню.
Манавела стрелял в каждого.
Конь пал под Манавелой, сраженный шаликашвилиевской пулей. И пока
Манавела сумел подняться с земли, они окружили его.
Братья Шаликашвили затащили в лесную чащу Манавелу Цинцадзе и
привязали к стволу дуба.
- А ну, Манавела Цинцадзе, покажи мне руку, которой ты писал письмо
моей невестке! - велел старший брат, Фридон Шаликашвили.
Руки, крепко-накрепко связанные за спиной, онемели, затекли, Манавела
их уже и не чувствовал.
Тогда зашел за дерево Фридон Шаликашвили и равнодушно отсек сперва
большой, затем указательный и, наконец, средний палец на правой руке
Манавелы Цинцадзе. Фонтаном брызнула застоявшаяся кровь. Вместо боли
облегчение почувствовал Манавела, и радостный стон вырвался из его груди.
- Ишь, ишь, герой-то какой, а! - с издевкой проговорил Фридон
Шаликашвили.
- А покажи-ка мне ногу, которой ты намеревался переступить порог дома