"Сара Дюнан. Жизнь венецианского карлика" - читать интересную книгу автора

- Тебя просто коротко остригли.
- Нет! Я лысая. - Она нагнула голову поближе ко мне и провела пальцами
по черепу. - Посмотри, пощупай! Вот тут. И тут. И тут. Нет у меня больше
волос, они никогда не отрастут. У меня кожа на голове - как распаханная
земля после засухи. Пощупай! Погляди! Я лысая. О Боже праведный... Это все
те жирные гусыни немки! Лучше бы я задрала тогда юбки прямо в прихожей,
чтобы на меня набросились их мужчины. Легче было бы вынести надругательства
двух дюжин протестантов, чем такое!
- Ты думаешь? А если бы они, пресытившись развратом, обратили свою
похоть в твой грех - и перебили бы нас всех во искупление собственной вины?
- Что ж! Тогда бы мы умерли быстро. А теперь нас ждет медленная
голодная смерть от моего уродства. Погляди на меня. Какова теперь цена всем
моим постельным уменьям? Черт возьми, я ведь лысая, Бучино! И мы пропали.
- Нет, - возразил я с такой же горячностью. - Я не пропал, а ты - не
знаю. Просто ты полумертвая от голода, ты заразилась меланхолией и ломаешь
мелодраму.
- Вот оно что? С каких это пор ты стал оскорблять меня?
- С тех самых пор, как ты сама начала себя оскорблять. Мы же теперь
товарищи - помнишь? Это ведь ты обещала, что если только я соглашусь сюда
дотащиться, то вместе мы добьемся своего. Почему же теперь ты бросаешься в
колодец, имя которому - жалость к себе? Не этому учила тебя мать. Сейчас мы
могли бы кормить червей, как половина жителей Рима. Если мы найдем нужные
мази для твоих ран, если ты снова разожжешь свой аппетит, то, прежде чем
наступит следующее лето, мы уже будем есть с серебряных тарелок. Но если,
брея тебе голову, эти гарпии зарезали в тебе дух, лучше признайся сразу.
Потому что не затем я притащился в этот зловонный город, где сточные канавы
похожи на вскрытые вены, где я чувствую себя едва ли крупнее крысы, чтобы
теперь ты предавала нас обоих.
Я слез с кровати. Некоторые уверяют, что очень смешно наблюдать, как
сердятся коротышки, и что когда карлики топают ногами, короли и вельможи
только смеются. Но сейчас моя госпожа не смеялась.
- Я вернусь, когда у тебя в желудке будет не только желчь.
Я двинулся к двери и некоторое время там простоял. Потом, обернувшись,
я увидел, что она по-прежнему сидит, глядя в тарелку, сжав челюсти, а по
щекам у нее - хотя позднее она сама в этом не сознавалась - текли слезы.
Я ждал. Она взяла вилку и стала есть рыбу. Я следил, как кусочки еды
исчезают у нее во рту, замечал блеск слюны в уголках губ. Она упрямо жевала.
Шмыгнула носом, потом отпила вина. Я стоял на прежнем месте. Она съела еще
немного, снова отхлебнула вина.
- Когда она уезжала из Рима, у нее было достаточно денег, чтобы жить
здесь безбедно, - проговорила она яростным шепотом. - К этому она и
стремилась. Вернуться домой и зажить как настоящая дама. Но все, что
осталось от нее, - это грязь и следы болезни, и мне непонятно, что тут
происходило.
Я плохо помню свою мать. Когда ее не стало, я был совсем маленький.
Кое-кто говорил, что она умерла, не вынеся, что произвела на свет такое
чудовище. Но я этому не верю: ведь из неясной дымки прошлого проступает лицо
женщины, которая улыбается мне, обнимает меня, ласково пробегая пальцами по
моим волосам, словно голова моя - это не позор, а чудо. С матерью своей
госпожи я был знаком около двух лет - я в ту пору уже служил ей, а ее мать