"Сара Дюнан. Жизнь венецианского карлика" - читать интересную книгу автора

- Но если ты этого не сделаешь... - Она повизгивает, но все равно
слышит меня, ведь мой рот так близко от ее уха, что она попросту не может не
различать каждого моего слова. - Обещаю тебе, что ты умрешь гораздо раньше и
еще будешь жалеть о том, что я - не просто крыса. Только к тому времени ты
уже лишишься кончиков пальцев и на тебе будет столько укусов, что это
заставит людей диву даваться - что за бесы отгрызли тебе титьки, пока ты
спала.
Сказав это, я широко разеваю рот, так что старуха, хоть и отшатывается
назад, успевает разглядеть два верхних отшлифованных и острых клыка, коими я
чрезвычайно горжусь.
- Ну вот, - говорю я, отодвинувшись от Мерагозы и бросив покатившуюся к
ней яркую монетку, - а теперь давай поговорим о Коряге.

Ее нет так долго, что я уже начинаю думать, не сбежала ли она с моим
дукатом. Но даже когда я угрожал ей своими крысиными клыками, она не
согласилась взять меня с собой. Похоже, эту целительницу вызывают только
записками и приходит она только к тем, с кем знакома или о ком слышала. Уже
сгущаются сумерки, когда Мерагоза наконец приводит ее. К тому времени моя
госпожа снова уснула, поэтому они приходят ко мне на кухню.
Большую часть жизни я наблюдал за тем, как меняются лица людей, когда я
вхожу в комнату. Я так свыкся с этим, что мгновенно отличаю страх от
омерзения или даже от напускной жалости, которые успевают промелькнуть у них
на лицах в первое мгновенье. Поэтому содрогаться, а не вызывать содрогание
для меня - ощущение новое.
На первый взгляд она кажется совсем маленькой, как девочка, но вскоре
становится ясно, что виной тому отчасти дефект позвоночника, искривленного
влево, так что она все время горбится, и одно плечо у нее выше другого.
Возраст определить трудно, ведь постоянная боль наносит людям - особенно
молодым - больше урона, чем необузданные наслаждения. В ее случае ущерб
коснулся больше ее тела, чем лица. Зато при виде ее лица, красивого и
одновременно внушающего ужас, сердце замирает. Кожа бледная, как у призрака,
и гладкая, само лицо не костлявое и достаточно миловидное... пока она не
взглянет на тебя. Ибо глаза у нее словно у покойницы, восставшей из гроба;
это настоящие бездны смерти - большие, белые, широко распахнутые и покрытые
млечной пленкой слепоты.
Даже я, привычный к оторопи, вызываемой уродством, чувствую, как меня
охватывает страх перед безумием, которое я вижу в этом взгляде. Однако она,
в отличие от меня, избавлена от того, чтобы лицезреть, как мир глазеет на ее
увечье. В самом деле, это как будто не тревожит ее. А если она что-то и
ощущает, то ничем этого не показывает. Я встаю, чтобы поздороваться с ней, и
предлагаю ей стул, но она отказывается.
- Я пришла к моне Фьямметте. Где она? - Она стоит передо мной
неподвижная, настороженная, словно комната каким-то образом все-таки видна
ей.
- Она... она наверху.
Девушка решительно кивает.
- Тогда я сразу поднимусь к ней. А вы... ее слуга, верно?
- Э-э... да, слуга.
Тут она наклоняет голову набок, словно затем, чтобы лучше расслышать
мой голос, и слегка хмурится.