"Сара Дюнан. Жизнь венецианского карлика" - читать интересную книгу автора

плиты церкви, они шествуют очень медленно и изящно приподнимают края юбок
над обувью, приоткрывая лодыжки.
Они рассаживаются и расправляют вокруг себя юбки, нарочито небрежно
поправляют на головах покрывала, чтобы можно было увидеть шею, но не грудь:
чересчур обнажишься в церкви - и, чего доброго, напомнишь мужчине не только
о рае, но и об аде. Одна из светловолосых, с золотой сеткой поверх волос,
словно парит над толпой: деревянные подошвы ее башмаков выше, чем у
остальных. Мне бы потребовалась лесенка, чтобы достать головой хотя бы ей до
талии, но мода хоть и глупая штука, а берет верх над здравым смыслом, и вот
уже несколько человек откровенно пялятся на нее.
Служба начинается, и я бросаю взгляд туда, где сидит моя госпожа,
которая изучает позы этих женщин так же зорко и внимательно, как до этого
оглядывала их наряды. Я мысленно слышу ее голос: "Теперь весь фокус уже в
том, чтобы удерживать внимание мужчин, ничего при этом не делая. Ты держишь
голову прямо, повторяешь молитвы приятным, но не очень громким голосом, не
сводишь глаз с алтаря, но при этом все время помнишь, что на тебя смотрят.
Затылок не менее важен, чем лицо. Хотя ты не осмеливаешься носить
распущенные волосы, как девственницы, можно выпустить там и сям несколько
завитых локонов, а остальные пряди вплести в вуаль с золотыми нитями или
драгоценными камнями, так что разглядывать это сооружение будут охотнее, чем
какой-нибудь запрестольный образ. Если же с утра вымыть и высушить волосы с
душистыми маслами - а хорошая куртизанка готовится к мессе старательнее
любого священника, - то тогда их аромат сможет потягаться и с фимиамом.
Впрочем, нужно иметь свои собственные духи, нарочно для того приготовленные,
а когда никто не видит, следует понемножку разбрызгивать их вокруг. Тогда и
в передних рядах, и в задних будут знать: ты здесь. Но все это лишь
подготовка к настоящему испытанию - к проповеди".
По словам моей госпожи, для того чтобы иметь успех, нужно хорошо знать
свою церковь. Потому что, пусть даже все скамьи будут заполнены самыми
богатыми горожанами, но если священник - пламенный проповедник, чьи угрозы
пробирают паству до костей, тогда любой блуднице, знающей себе цену,
остается только встать и уйти восвояси. Однако если в церкви проповедует
грамотей, слыхом не слыхавший о песочных часах, то любая куртизанка,
усевшаяся среди его прихожан, можно считать, уже попала в рай.
В раю теперь и мы, ибо проповедник-доминиканец в Сан-Дзаниполо,
гордящийся своей непорочностью, откровенно упивается собственным голосом, и
это жестокая ошибка, потому что голосок у него тонкий и гнусавый, скорее
отупляющий его слушателей, нежели наставляющий их на путь спасения. Проходит
десять минут, и головы прихожан постарше уже поникают, подбородки упираются
в грудь. А когда раздается храп, оживляются богатые девицы, они сдвигают
покрывала и, в то время как их мамаши изнывают под тяжестью обильных
библейских изречений, мечут вокруг себя взгляды, подобные робким стрелам
Купидона.
Все это многоголовое трепетание служит великолепной ширмой для более
важных дел. Пока моя госпожа не сводит орлиного ока с женщин, я зорко
наблюдаю за мужчинами и стараюсь угадать, что творится у них в головах,
пытаюсь представить себя самого на месте кого-нибудь из них.
Я останавливаю выбор на одном из них, которого приметил, когда он
только входил в церковь. Он высок (я тоже был бы высок, родись я сызнова),
широк в обхвате, на вид ему лет сорок, и если судить по одежде, он