"Сара Дюнан. Жизнь венецианского карлика" - читать интересную книгу автора

ничуть не страшнее, чем грехи доброй дюжины святейших казнокрадов, что
сидели на престоле до него. Мы расплачиваемся не за слабость веры, а за
слабость политики! Нынешний император не терпит возражений ни от кого, и
любого Папу, который бросит ему вызов - а тем более если он из рода
Медичи, - неизбежно припрут к стенке и схватят за яйца.
Он усмехнулся и отхлебнул еще вина. Снова послышались вопли. Кто это -
опять купец? Или уже банкир? Или толстый нотариус, у которого дом больше,
чем брюхо? Он наживался, кладя себе в карман часть от каждой взятки, которую
переправлял в папские сундуки. Обычно на улице голос его напоминал блеяние
холощеного козла, но в час смертных мук все люди кричат одинаково.
Асканио затрясся.
- Бучино, есть у тебя что-нибудь ценное, с чем ты бы не хотел
расстаться?
- Ничего, кроме мужского достоинства, - ответил я и подбросил к потолку
парочку медных коробочек.
- Все время отшучиваешься? Не удивительно, что она тебя любит. Хоть ты
всего лишь уродливый пьянчужка, я знаю десяток людей в Риме, которые охотно
поменялись бы с тобой местами - даже сейчас. Ты везучий малый.
- Это везучесть отверженного... - сказал я. Странно - мы на краю
гибели, и вдруг слова правды словно сами просятся на язык. - С того первого
мгновенья, когда мать взглянула на меня и от ужаса потеряла сознание, -
продолжил я, ухмыляясь.
Асканио поглядел на меня, потом задумчиво покачал головой.
- Бучино, ты для меня - загадка. При твоих-то кривых ножках да большой
башке ты - заносчивый нахал. Знаешь, что говорил о тебе Аретино? Что само
твое существование - уже вызов Риму, потому что в твоем уродстве больше
правды, чем во всей его красоте. Любопытно, что бы он сказал о том, что
сейчас творится? Ведь знал он, что это произойдет, сам помнишь, и говорил об
этом в своем последнем "пророчестве", когда поливал грязью Папу.
- Все равно его сейчас здесь нет. Иначе обе стороны попытались бы сжечь
его перо.
Асканио ничего не ответил, его голова бессильно упала на стол. В
прежние времена он до глубокой ночи горбатился над станком, отпечатывая
свеженькие злободневные листы, чтобы город всегда знал, что творится в его
недрах. Ему нравилось окунаться в самую гущу событий, наверное, при этом он
ощущал свою причастность к ним. Но зловонная тюремная камера высосала из
него силы и напитала горечью. Он застонал и встряхнулся.
- Мне пора. - Он все еще дрожал.
- Можешь пока остаться у нас.
- Нет-нет, не могу... Я... Мне надо идти.
- Ты вернешься к станку?
- Н-н... не знаю. - Он уже поднялся и двинулся к выходу, жилистый,
мускулистый, подвижный, глаза замечают любую мелочь. Крики нашего соседа уже
перешли в череду диких прерывистых стонов. - Знаешь, что я сделаю, когда все
это кончится? Унесу подальше отсюда ноги и буду работать сам на себя. Хоть
узнаю, что такое достойная жизнь.
Но, судя по творившемуся вокруг, достойной жизни настал конец. Взгляд
Асканио снова обежал комнату.
- Бежим со мной, Бучино. Ведь ты так ловко считаешь, а этими
жонглерскими пальцами ты быстро приноровишься набирать буквы. Сам подумай.