"Эдвард Дансейни. Благословение Пана " - читать интересную книгу автора

росу, но не проронили ни слова, пока не настало время идти в постель.
Другие тоже слышали незнакомую песню и надолго задумались, хотя ни с кем ни
одним словом не перемолвились о своих мыслях. На другое утро они тоже
только и говорили, что о музыке: вся деревня говорила о ней, разве что
девушки и юноши не обсуждали ее между собой. Если же юноша упоминал о
мелодии в беседе с девушкой, она делала вид, будто не слышала ее или не
заинтересовалась ею, хотя все ее мысли были об услышанных накануне звуках
свирели. Тем не менее, несмотря на все пересуды, лишь один человек
догадывался, кто музыкант, и лишь один человек знал его. Миссис Тиченер,
восемнадцать лет назад увидевшая в саду викария то, что уже тысячу лет
никто не видел, заподозрила Томми Даффина, а Лайли, жившая в доме на
отшибе, точно знала, что это он. Она знала, поэтому стала первой
последовательницей новой и странной ереси, ибо, вне всяких сомнений, это
была ересь для викария Анрела, такая же странная, как для всех остальных, и
новая - так, несмотря на долгую историю человечества, казалось всем, кроме
тех людей, которые перевернули много страниц в книге сказок и легенд,
рассказывающих историю человеческого рода.
Разговоры о вечерней музыке скоро достигли фермы Даффинов, и мистер
Даффин говорил о ней за обедом с миссис Даффин, поскольку обоим казалось,
что они слышали свирель. Томми же молча слушал их, и его мнением никто не
поинтересовался. После обеда Томми пошел в свою комнату, где стоял глубокий
старый сундук, и спрятал свирель на самое дно под разными вещами, слишком
неприглядными, чтобы кто-то захотел в них покопаться; там она пролежала всю
осень в полной безопасности. Прошло время, и по вечерам в долине стал
появляться легкий туман, сквозь который, как сквозь тонкую завесу, заросшие
травой склоны поблескивали, словно тусклое золото. Везя в сарай телегу с
сеном, Томми чувствовал, как его тянут к себе золотистые склоны и волшебные
сумерки, однако он больше не ходил со свирелью на гору, потому что его
напугали разговоры о музыке, неожиданно явившейся ему, и он страшился, как
бы не стало известно, что это он играл на свирели песню, не менее
загадочную для него самого, чем для всех остальных, которым она явилась в
их гостиных.
В воздухе летали семена чертополоха, разносимые легким ветерком, с
едва тлеющей в них искрой жизни, возможно зажженной слабой надеждой на
рыхлую землю и великолепную жизнь; и эта надежда, если только низшие
представители природы умеют надеяться, была куда как менее напрасной, чем
многие из наших надежд. Наконец в долину пришла с юга последняя гроза;
дождь лил как из ведра, и гром не отставал от молнии, а от гравия на горных
тропинках не осталось ничего, ибо его унесло в устье реки и засыпало
песком. Река поднялась, как в ночных кошмарах, и заполонила всю долину,
став не меньше четырехсот футов в глубину и двух миль в ширину, словно и
впрямь была могучим потоком; но это была лишь иллюзия, белый туман. С бурых
лугов уже убрали сено. Понемногу сгнивала картофельная ботва. Налилась
соком ежевика. Природа приготовилась ко второму чуду, к последнему
карнавалу листьев, прежде чем они распрощаются с деревьями и навсегда уснут
в забывчивой земле. Хотя Томми Даффин все еще остерегался подниматься на
гору, им постепенно завладели прежнее беспокойство, прежние безответные
вопросы и прежнее любопытство, удовлетворить которое могла лишь свирель.
Одна лишь свирель; ведь даже деревья, которые первыми изменили цвет, как
проникшие в долину разведчики золотистой армии, лишь делали намеки, а на