"Маргерит Дюрас. Любовник" - читать интересную книгу автора

заплетаю косы, как учила меня мать. Волосы тяжелые, вьющиеся, расчесывать их
больно; медно-рыжая масса спускается ниже пояса. Мне часто говорят: волосы -
лучшее, что у тебя есть, и я понимаю, подразумевается - я некрасива. Я
остригу свои чудесные волосы, когда мне будет двадцать три, в Париже, через
пять лет после окончательного разрыва с матерью. Я сказала: режьте. И
парикмахер стал резать. Сперва начерно, одним махом; я почувствовала, как
ножницы холодят шею. Волосы упали на пол. Меня спросили, не возьму ли я их,
предложили завернуть. Я отказалась. С тех пор никто не говорил, что у меня
красивые волосы, то есть о них вообще не упоминали, как бывало раньше,
прежде чем я остриглась. С тех пор говорили: у нее красивые глаза. И
приятная улыбка.
Но вот посмотрите, я на пароме, и пока у меня длинные волосы. Мне
пятнадцать с половиной. Я уже крашусь. Мажу лицо кремом "Токалон", чтобы
скрыть веснушки на щеках, под глазами. Поверх крема кладу пудру телесного
цвета марки "Убиган". Это пудра моей матери, она пользуется ею, когда ходит
на приемы в Главное управление. Сегодня у меня и губы накрашены -
темно-вишневой помадой. Не знаю, где я ее взяла, может быть, Элен Лагонель
стащила у своей матери, не помню. Я не душусь - у нас есть только одеколон и
мыло "Пальмолив".

На пароме рядом с автобусом стоит большой черный лимузин. За рулем -
шофер в белой ливрее. Да, это черный, похожий на катафалк автомобиль из моих
книг. Марки "Моррис Леон-Болле". Черная "Ланчиа" посла Франции в Калькутте
еще не попала в литературу.

Между шофером и пассажирами - стеклянная перегородка. Есть еще откидные
сиденья. Внутри просторно, как в комнате.

В лимузине сидит элегантный мужчина и смотрит на меня. Не белый, но
одет по-европейски - в легкий светлый костюм, какие носят банкиры в Сайгоне.
Он так и ест меня глазами. Впрочем, на белых девушек в колониях всегда
смотрят, даже на двенадцатилетних девочек. Последние три года я замечаю, что
и белые мужчины на меня смотрят, оглядываются на улице, а друзья матери
любезно просят зайти к ним выпить чаю, пока их жены играют в теннис в
спортивном клубе.

Я могла бы ошибиться, решить, будто я тоже красива, как женщины, на
которых оглядываются, как красивые женщины - ведь на меня действительно
оглядываются многие. Но я-то знаю, дело тут не в красоте, а в чем-то другом,
да, в другом. Быть может, это особый дар: я кажусь такой, какой мне хочется
казаться, и красивой - если надо, чтобы я была красивой, и хорошенькой - для
семьи, только для семьи, не более того, я всегда могу сделаться такой, какой
окружающие хотят меня видеть. И поверю, что это действительно я. Поверю, что
очаровательна. И едва поверю, стану для человека такой, какую ему хочется
видеть, это ясно. Очаровательной я буду даже при мыслях о смерти, об
убийстве старшего брата. Эта смерть касается только матери. Я говорю:
"очаровательная", как говорили взрослые при мне, при нас, детях.

Я уже не ребенок. Мне кое-что известно. Известно, что женщину делают
красивой не платья, не косметика, не дорогие кремы, не редкие, изысканные