"Маргерит Дюрас. Любовник" - читать интересную книгу автора

Не важно, достигнешь ли ты чего-нибудь, важно вырваться из этих пут.
Когда отчаяние отступает и мать снова вздохнет посвободнее, она
замечает мою мужскую шляпу и золотые туфельки. Спрашивает: а это что еще?
Ничего особенного, отвечаю я. Она внимательно смотрит на меня и улыбается:
ей нравится мой наряд. Недурно, говорит мать, очень даже недурно, ты сразу
так изменилась. Она не спрашивает меня, кто все это купил: кому же, кроме
нее. Знает, это на нее похоже, когда на нее находит, можно выпросить все что
угодно, и она не откажет. Я говорю: с распродажи уцененных вещей на улице
Катина. Мать ласково смотрит на меня. У девочки богатая фантазия, думает
она, совсем неплохо - надо же придумать так одеться. Мать не только
позволяет мне носить шутовской, почти неприличный наряд, она, сама одетая
как вдова, как монашка, в душе даже одобряет это неприличие.

От нашей нищеты никуда не денешься, о ней напоминает и мужская шляпа -
ведь мы нуждаемся, и не важно, каким путем придут в дом деньги, так или
иначе, без них нельзя. А матери не на что рассчитывать, вокруг - пустыня, от
сыновей ждать нечего, нет смысла, и от солончаков тоже. Деньги потрачены
впустую, это конец. Последняя надежда на малышку; девочка растет, и, быть
может, когда-нибудь благодаря ей в доме и появятся деньги. Поэтому, сама
того не сознавая, мать позволяет девочке ходить в наряде маленькой
проститутки. Поэтому девочка уже прекрасно во всем разбирается, умеет
использовать оказанное ей внимание, зная - это поможет добыть денег. А мать
понимает и улыбается.
Когда девочке захочется денег, мать не будет ей мешать. Дочь скажет, я
попросила у него пять тысяч пиастров, чтобы уехать во Францию. Мать ответит:
да, на эти деньги ты сможешь устроиться в Париже. Да, скажет она, пять тысяч
пиастров - то, что нужно. Девочка знает, что делает, мать и сама
посоветовала бы ей так поступить, если бы осмелилась, если бы хватило сил,
вот только думать об этом изо дня в день так больно, так нестерпимо больно.

Я уже писала в книгах о моем детстве, но почему-то не могу вспомнить, о
чем умолчала, о чем рассказала: кажется, я писала о том, как мы все любили
мать, но не помню, говорила ли я, как мы ненавидели ее, как мы все любили
друг друга, и эта история - о разрушении и смерти, - история нашей семьи,
где живы и любовь и ненависть, и я еще не могу постичь всего умом, истина
пока недоступна моему пониманию, ибо прячется где-то внутри меня самой,
истина слепая, как новорожденный младенец. Да, за порогом ее начинается
молчание. Там действительно царит молчание, и я неустанно буду вслушиваться
в него. Эти одержимые дети так и стоят у меня перед глазами, но я не могу
приблизиться к тайне. Я всю жизнь думала, что пишу, но не писала, думала,
что люблю, но не любила, всю свою жизнь я только ждала перед закрытой
дверью.

В тот день, когда я переезжаю через Меконг, когда на пароме стоит
черный лимузин, мать еще не отказалась от концессии на плотину. Время от
времени мы еще бываем там, как раньше, втроем: выезжаем поздно вечером и
остаемся на несколько дней. Мы сидим на веранде нашего бунгало и смотрим на
гору Сиам. Потом уезжаем обратно. Матери нечего больше там делать, но она то
и дело ездит туда. Мы с младшим братом сидим рядом с ней на веранде, лицом к
лесу. Мы уже большие, мы не купаемся в озере, не играем в охоту на черную