"Фридрих Дюрренматт. Авария (Почти правдоподобная история)" - читать интересную книгу автора

с его женой, он, Трапс, смотрел мимо нее на его фотографию, на это
несимпатичное толстое лицо с вытаращенными глазами в роговых очках, и как
его, Трапса, охватила буйная радость при мысли, что тем, чем он сейчас с
таким усердием и наслаждением занимается, он, собственно, доконает своего
шефа, окончательно разделается с ним.
Пока Трапс разглагольствовал, все, усевшись в мягких креслах, расшитых
нравоучительными изречениями, держали горячие чашечки с кофе, помешивая в
них ложечками, и смаковали из больших пузатых рюмок коньяк 1893 года марки
"Роффиньяк".
Итак, осталось определить меру наказания, объявил прокурор, сидя
поперек громадного вольтеровского кресла и задрав на подлокотник ноги в
разных носках (серо-черный в клетку и зеленый). Дорогой Альфредо
действовал не dolo indirecto, как если бы смерть последовала случайно, a
dolo malo, то есть со злостным умыслом, на что указывают факты: с одной
стороны, он сам спровоцировал скандал, а с другой - после смерти
обер-гангстера больше не посещал его аппетитную женушку, из чего неизбежно
вытекает, что супруга служила лишь орудием в осуществлении его кровавых
планов, в некотором роде любовным смертоносным оружием и что, стало быть,
налицо факт убийства, совершенного психологическим способом, причем так,
что, кроме супружеской измены, ничего противозаконного не случилось, но
это, разумеется, только видимость, иллюзия, а поскольку она развеялась
после того, как дорогой обвиняемый любезнейшим образом сам сознался, то
он, прокурор, завершая на этом свою речь, имеет удовольствие потребовать у
высокочтимого судьи смертной казни для Альфредо Трапса в качестве награды
за преступление, которое заслуживает удивления, восхищения, уважения и
может по праву считаться одним из самых выдающихся преступлений века.
Раздался смех, аплодисменты, и все набросились на торт, который в эту
минуту внесла Симона. Для увенчания ужина, как она сказала. За окном
взошла, словно для декорации, поздняя луна, узкий серп. Мерно шелестела
листва на деревьях, изредка проезжала по шоссе машина да слышались
неуверенные шаги какого-нибудь запоздалого гуляки. Генеральный
представитель чувствовал себя в безопасности, он сидел рядом с Пиле на
мягком, располагающем к беседе канапе, украшенном изречением: "Будь чаще в
кругу родных", обняв Молчуна (который лишь время от времени с присвистом
выдыхал изумленное "Зз-дорово!") и прижимаясь к флегматично-элегантному
палачу. С нежностью. Душевно. Щека к щеке. Отяжелев от вина и миролюбиво
настроившись, Трапс наслаждался обществом, где его понимали, где он мог
быть искренним, самим собой, ничего не скрывать, ибо в этом уже не было
нужды, где его уважали, ценили, относились с сочувствием и любовью; он все
больше и больше уверялся в том, что совершил убийство, чувствовал, что оно
изменило, преобразило его жизнь, сделало ее сложнее, героичнее,
драгоценнее. Он был просто в восторге от самого себя. Как ему теперь
представлялось, он задумал и совершил убийство, чтобы добиться успеха, но
не какого-нибудь там финансового или в служебной карьере и уж отнюдь не из
желания приобрести "студебекер", нет, а чтобы стать более значительным и
(вот-вот, именно это!) более глубоким человеком, как ему мнилось сейчас,
на пределе его мыслительных способностей, достойным уважения и любви
образованных, ученых людей, казавшихся ему сейчас (даже Пиле) древними
волшебниками, о которых он когда-то вычитал в "Ридерз дайджест",
познавшими не только тайны звезд, но и более того - тайны юстиции (он