"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

Ее живой нрав был подобен глазу, в котором не остается ни следа
мертвящего мрака, как только его коснется живительный свет. Не было такого
глубокого горя, которое не разнеслось бы сразу и бесследно при веянии новой
радости.
Есть реки, которые при истоке имеют иной цвет, чем при устье: так
бывало нередко и с ее слезами; она начинала плакать с горя, а потом ей
становилось трудно из-за неудержимой радости осушить глаза.
Фебицию было бы так легко осчастливить ее, потому что сердце ее было
восприимчиво и она была благодарна за малейшее доказательство любви. Но
между ними была порвана всякая связь.
Фигура и лицо Ермия понравились Сироне.
Она находила, что он имеет вид не простого человека, несмотря на бедную
одежду, и заметив, что щеки его пылают и что рука, в которой он держал
склянку, дрожит, она поняла, что он наблюдал за нею и что ее вид возбудил
его юношескую кровь.
Женщина, да еще такая, которая любит нравиться, прощает всякое
прегрешение, совершенное ради ее красоты, и ласковым голосом она
поздоровалась с Ермием и спросила, как чувствует себя его отец и помогло ли
лекарство сенатора.
Юноша отвечал отрывисто и смущенно, но глаза его показывали, что он
готов был бы наговорить ей совсем иных вещей, чем все то, что его
неповоротливый язык мог робко отвечать.
- Дорофея рассказывала мне вчера вечером, - сказала Сирона ласково, -
что Петр надеется вылечить твоего отца, но что отец твой еще очень слаб.
Может быть, ему будет полезно хорошее вино; не сегодня еще, а завтра или
послезавтра. Зайди только ко мне, когда вино понадобится: у нас есть в
кладовой старое фалернское и белое мареотийское, которое особенно хорошо и
полезно.
Ермий поблагодарил, и когда она еще раз повторила, чтобы он, не
стесняясь, обратился к ней, он собрался с духом и произнес, запинаясь:
- Ты так же добра, как и прекрасна.
Едва успел он произнести эти слова, как с кучи камней, нагроможденной
возле дома, где помещались рабы, верхний камень обрушился с грохотом.
Сирона испугалась и отошла от окна, собака подняла громкий лай, а Ермий
схватился за лоб, точно очнувшись от сна.
Вскоре после того он постучался в двери к сенатору.
Едва он успел войти в дом, как легкая фигура Мириам показалась, точно
тень, из-за кучи камней, чтобы быстро и безмолвно исчезнуть в помещении,
отведенном для рабов.
Помещение это состояло из нескольких полутемных комнат с голыми,
необделанными каменными стенами; обитатели были теперь заняты в поле, в
господском доме или в каменоломнях.
Пастушка вошла в самую маленькую комнату, где на кровати из пальмовых
прутьев лежал раб, которого она ранила и который теперь пошевельнулся, когда
она второпях и кое-как положила свежий, небрежно разглаженный компресс на
глубокую рану.
Исполнив эту обязанность, Мириам вышла из комнаты, стала за
полуоткрытой дверью во двор, прижалась лбом к каменному косяку и начала,
порывисто дыша, глядеть то на дом сенатора, то на окно Сироны.
Новое, неудержимое волнение овладело ее молодым сердцем.