"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

Я уже давно принял крещение, и мне, богатому Менандру, шурину префекта
Помпея, был открыт доступ во все темницы, в которых при Максимине томилось
множество христиан. Но она была не из наших. Когда наши взоры встретились, я
осенил себя крестным знамением, но она не ответила на это священное
приветствие. Наконец стража увела старуху, она же отошла в самый темный
угол, села там и закрыла лицо руками.
Необычайное участие к бедной женщине овладело моею душой; мне казалось,
точно между нами установилась какая-то неразрывная связь, и я был уверен в
ее полной невиновности, даже когда сторож рассказал мне грубыми словами, что
она с каким-то римлянином жила у той старухи и украла у нее много денег.
На следующее утро я не мог удержаться, чтобы не пойти опять в тюрьму,
ради нее и ради самого себя. Я нашел ее в том же углу, куда она забилась
накануне. Возле нее стоял сосуд с водой и лежал кусок хлеба, до которых она,
очевидно, и не дотрагивалась.
Подходя, я увидел, как она отломила для себя крохотный кусочек хлеба, и
затем подозвала христианского мальчика, который последовал за своею матерью
в тюрьму, и отдала ему остальное. Ребенок поблагодарил ее учтиво; она же
обняла и горячо поцеловала его, несмотря на то что он был болезненного вида
и очень некрасив.
"Кто так любит детей, тот не развращен", - подумал я и предложил ей
помочь по мере моих сил.
Она взглянула на меня не без некоторого недоверия и сказала, что
заслужила свое несчастье и готова его сносить.
Дальнейшему разговору помешала толпа христиан, собравшихся вокруг
достойного Аммония, который увещевал и утешал их назидательными словами. Она
внимательно вслушивалась в речь старца, а на следующий день я застал ее в
разговоре с матерью того мальчика, с которым она поделилась хлебом.
Однажды утром я принес плодов для заключенных, в особенности же для
нее. Она взяла одно яблоко, поднялась и сказала:
- Теперь я попрошу тебя об иной милости. Ты христианин: пришли мне
священника, чтобы он окрестил меня, если не сочтет меня недостойной, ибо я
обременена грехами так тяжко, так тяжко, как ни одна из прочих женщин.
Опять ее большие милые детские глаза наполнились тяжелыми тихими
слезами, а я начал увещевать ее задушевными словами, указывая ей, насколько
умел, на милосердие Спасителя.
Вскоре Аммоний окрестил ее втайне; она просила, чтобы ее назвали
Магдалиной. Так и было сделано, а потом она открылась мне во всем.
Она покинула своего мужа и ребенка ради какого-то дьявольского
соблазнителя, за которым последовала в Александрию и который там бросил ее.
Одинокая, безутешная, в нужде и в долгах, она осталась у жестокосердой,
жадной хозяйки, которая наконец привлекла ее к суду, следствием чего было
тюремное заключение.
Какую бездну глубочайшего душевного страдания открыла предо мною эта
женщина, достойная лучшей участи! Что выше всего для женщины? Любовь,
материнский долг, собственное достоинство. А Магдалина? Лишила себя всех
этих благ, утратила их по своей вине.
Легко переносятся удары неотразимой судьбы, но горе тому, кто по
собственной вине загубил свою жизнь!
Она была великая грешница, и она сознавала это с мучительным раскаянием
и решительно отказалась от моего предложения выкупить и освободить ее.