"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

- Пыхти да злись сколько душе угодно; придет же час, когда ты
приползешь ко мне вот так, как твоя хромоногая собачонка, и будешь умолять о
помиловании. Да вот, кстати, у меня явилась новая мысль. Нужна же тебе
постель в темной комнате, и постель мягкая, а то ведь твои любовники будут
меня бранить. Вот я и постелю там для тебя эту шубу. Видишь, как я умею
ценить подарки твоих поклонников!
Он захохотал, поднял одежду отшельника и пошел, взяв с собою лампу, в
темную комнату за кухней, где хранилась посуда и разные запасы, которые он
начал теперь прибирать, чтобы устроить там спальню для жены, в виновности
которой был твердо убежден.
Ради кого она его обманула, он не знал, потому что Мириам сказала ему
только:
- Иди домой; там жена твоя смеется со своим любовником.
Уже при последних угрозах мужа Сирона сказала себе, что готова скорее
умереть, чем жить еще долее с этим человеком.
Что и она не свободна от вины, это ей уже более и на ум не приходило.
Кто наказывается строже, чем заслужил, тот из-за ошибки судьи легко
забывает собственный проступок.
Фебиций был прав.
Ни Петр, ни Дорофея не имели силы защитить ее против него, римского
гражданина.
Она должна была сама помочь себе, чтобы не сделаться пленницей, а она
не могла жить без воздуха, света и свободы.
Решение ее быстро созрело уже при последних угрожающих словах мужа, и
едва он успел переступить порог и отвернуться от нее, как она кинулась к
постели, закутала дрожащую собачку в одеяло, схватила ее, как ребенка, на
руки и побежала со своей легкой ношей в другую комнату.
Ставни окна, из которого выскочил Ермий, были еще открыты.
Подставив стул, она влезла на окно, спустилась с оконного выступа на
улицу и пустилась бежать без цели по направлению к церковному холму и к
дороге, которая вела через гору к морю, думая только об одном, как
избавиться от заключения и порвать всякую связь с ненавистным мужем.
Ей удалось убежать далеко, потому что Фебиций, приготовив для нее
темницу, пробыл очень долго в темной комнате, но не для того чтобы дать ей
срок одуматься или чтобы самому обдумать свои дальнейшие меры против нее, а
потому что почувствовал себя совершенно обессиленным.
Центуриону было под шестьдесят, и его некогда сильный, но разрушенный
распутной жизнью организм не мог долее выдержать усилий и волнений этой
ночи.
Этот худощавый, нервный, чрезвычайно подвижный человек обыкновенно
впадал в такое бессилие только днем, тогда как после захода солнца с его
старообразной, только при отправлении служебных обязанностей еще юношески
бодрой наружностью происходила удивительная перемена: тяжелые веки, почти
совсем покрывающие зрачки глаз, подымались, отвислая нижняя губа энергично
поджималась, длинная шея с узенькой продолговатой головой выпрямлялась, и
когда он в поздний час отправлялся куда-нибудь на пир или на служение Митры,
всякий назвал бы его еще видным, моложавым человеком.
Во хмелю он не бывал весел, а дик, хвастлив и буен. Иногда случалось,
что он и во время пира впадал в то бессилие, которое часто пугало и Сирону и
от которого он был совершенно избавлен только тогда, когда командовал своим