"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

Петр и рабы его часто видали анахорета, но не иначе как всегда в
овечьей шубе, вполне походившей на ту, которую Фебиций держал теперь в руке.
Чем-то неслыханным и непонятным должно было показаться самообвинение
отшельника для всех тех, которые знали Павла и Сирону, и вместе с тем никто,
даже сам сенатор, не усомнился в его словах.
Только Дорофея покачала недоверчиво головой и, хотя не находила
объяснения происшедшему, однако не могла не думать, что этот человек не
похож на соблазнителя и что галлиянка ради него едва ли забыла бы свою
обязанность. Ей вообще как-то не верилось в виновность Сироны; она любила ее
от души, и, конечно, это было грешно, но ее материнское тщеславие
подсказывало ей, что если бы уж молодая красавица вздумала согрешить, то,
право, предпочла бы этому косматому седобородому пустыннику красавца
Поликарпа, розы и пламенные взоры которого она не однажды уже строго
осуждала.
Совсем иначе смотрел на это центурион.
Он охотно поверил признанию анахорета. Чем недостойнее был
соблазнитель, ради которого Сирона забыла свою обязанность, тем тяжелее была
ее вина, тем непростительнее ее легкомыслие, а для его мужского тщеславия
казалось, особенно в виду таких свидетелей, как Петр и Дорофея, гораздо
сноснее, что его жена предпочла ему не молодого, красивого, более достойного
человека, чем он сам, а просто искала разнообразия и развлечения, не
стесняясь в своем выборе до такой степени, что отдалась даже какому-то
нищему оборванцу.
Фебиций сам был многократно виновен перед женой, но все это лежало
теперь на его весах точно легкие перышки, тогда как ее вина казалась ему
свинцовой тяжестью. Притом он начал чувствовать себя в положении человека,
вязнувшего в болоте и вдруг нашедшего хоть под одною ногой твердую почву, и
все это вместе дало ему силу выказать перед анахоретом то самообладание,
которым он отличался обыкновенно только на службе, командуя своими
солдатами.
С деланным достоинством и с осанкой, которая показывала, что он в
театрах больших городов империи бывал и на представлениях трагедий, подошел
он к александрийцу, который в свою очередь не отступил ни на шаг и глядел на
него с улыбкой, испугавшей Петра и прочих зрителей.
Закон предавал анахорета целиком в руки оскорбленного мужа; но
последний, по-видимому, не намеревался теперь уже воспользоваться своим
правом; только презрение и отвращение выразилось в его словах, с которыми он
обратился к Павлу:
- Кто тронет паршивого пса, чтобы наказать его, тот замарает только
руки. Эта женщина, обманувшая меня ради тебя, и ты, грязный нищий, вполне
стоите друг друга. Мне стоило бы только захотеть, и я мог бы раздавить тебя
тут же, как комара, которого прихлопнешь рукой; но меч мой принадлежит
императору, и я не вправе опозорить его столь гнусной кровью, как твоя.
Однако знай, скот, что ты недаром снял свою шубу Она толста, и ты, конечно,
хотел только избавить меня от лишнего труда, сорвать ее с твоих плеч, чтобы
наградить тебя тем, чего ты заслуживаешь! В побоях недостатка не будет. Коли
признаешься, куда бежала твоя любовница, их будет немного, коли будешь
медлить с ответом, число возрастет. Одолжи-ка мне вон эту вещицу, молодец!
С этими словами он взял у одного из погонщиков верблюдов бич из
гиппопотамовой кожи, подступил еще ближе к александрийцу и спросил: