"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

свою жизнь с его жизнью казалась ей нелепою и смешною.
Хотя ей и не приходило на ум раскаиваться или упрекать самое себя,
однако она сознавала, что сделала глупость, позвав к себе Ермия, чтобы
поиграть с ним.
При этом ей вспомнилось, как строго наказали ее раз в детстве, когда
она без всякого злого умысла разобрала и испортила водяные часы отца.
Как далеко было Ермию до нее, это она ясно почувствовала, и положение
ее сделалось слишком тяжелым, чтобы ей еще раз вздумалось так поиграть.
Конечно, она подумала и о Петре, и о Дорофее; но обратиться к ним значило
вернуться в оазис, а там она должна была опасаться встречи с Фебицием.
Хоть бы Поликарп встретился с нею, возвращаясь из Раиту!
Но дорога, от которой она отошла в сторону, едва ли вела туда; это была
дорога в Тор, лежащий далее к югу.
Сын сенатора любил ее, это она знала, потому что никто не глядел ей в
глаза с таким искренним удовольствием и с такою задушевной приветливостью, и
он был ведь уже не неопытный мальчик, а настоящий серьезный мужчина,
положительный характер которого показался ей теперь совсем в ином свете, чем
прежде. С какой радостью отдалась бы она теперь под его защиту и под его
руководительство! Но как найти его? Нет, и от него ей нечего ожидать; она
была вынуждена положиться на собственную силу и пришла, таким образом, к
решению - на безоблачном небе занимался уже день - в продолжение дня
остаться на горе, а при наступлении ночи спуститься к морю и попытаться при
случае на какой-нибудь лодке переехать в Клизму, а оттуда в Александрию.
На пальце у нее был перстень с прекрасным резным ониксом, красивые
серьги в ушах, а на левой руке запястье.
Все эти украшения были из чистого золота и, кроме того у нее было еще
несколько серебряных денег и одна крупная золотая монета, которую перед
отъездом в Рим отец дал ей от своей бедности на дорогу и которую она хранила
до сих пор тщательно, точно какой-нибудь талисман.
Она поднесла к губам эту зашитую в лоскуток драгоценность и вспомнила
отцовский дом, сестер и братьев.
А солнце подымалось все выше и выше.
Отыскивая тенистое местечко и ключ, бродила Сирона между скалами, но не
находила воды, а сильная жажда и томительный голод мучили ее все больше.
К полудню исчезла и та полоска тени, в которой она укрывалась от лучей
дневного светила, которые теперь беспощадно падали на ее непокрытую голову.
Лоб и затылок разболелись, и палящие лучи поражали ее, точно бегущего
воина стрелы преследователей.
За скалами, окаймлявшими площадку, на которой увидел ее Павел, она
наконец в совершенном изнеможении нашла немного тени и присела отдохнуть.
Собака вскочила, тяжело дыша, к ней на колени и протянула ей свою
сломанную ножку, которая еще утром на первом месте отдыха была бережно
перевязана полоской ткани, оторванной Сироной от края платья.
Теперь Сирона возобновила перевязку и начала качать собачку на руках и
ласкать ее, как маленького ребенка. Ведь собачка так же страдала, как и она
сама, и была единственным существом, которому она при всей своей
беспомощности могла хоть сколько-нибудь помочь.
Но вскоре и у нее не стало более силы произносить ласковые слова и
гладить свою любимицу.
Собачка соскользнула с ее коленей и отошла, прихрамывая, между тем как