"Георг Мориц Эберс. Тернистым путем (Каракалла) " - читать интересную книгу автора

Снова дрожь пробежала по жилам художника, но вслед за тем у него в ушах
прозвучал голос матроны, почти мужской, но приятный. Она приказала девушкам
отодвинуть занавеску, насколько желает художник.
Теперь он подумал, что чары разрушены и вместо благоговейного трепета в
виду смерти его душою овладеют любопытство и жажда творчества. Он спокойно
сделал нужные распоряжения, деятельно помог служанкам, привел в порядок свои
кисти и все остальное и затем обратился к матроне с просьбою снять покрывало
с умершей, чтобы ему можно было видеть, с которой стороны лучше всего можно
приступить к работе.
Однако же его спокойствие теперь снова поколебалось, потому что высокая
женщина положила руку на покрывало и окинула художника таким взглядом, как
будто он требовал чего-то неслыханного и возмутительного.
Таких больших глаз он не видывал до сих пор ни у одной женщины, но они
были красны и наполнены слезами. Горькая скорбь отражалась в каждой черте ее
хорошо сохранившегося лица, строгая, величественная красота которого
соответствовала глубокому звуку голоса. Счастлив тот, кому было дано видеть
эту женщину в цветущее время ее девичьей красоты!
Но она не обратила внимания на его оцепенелое изумление, и, прежде чем
она уступила его требованию, ее величавая фигура задрожала, и, громко
всхлипывая, она подняла руку, чтобы снять покров с головы дочери. Затем со
стоном опустилась возле ложа, чтобы прильнуть щекой к лицу умершей. Наконец
она встала и дала понять художнику, что если его работа окажется удачною, то
ее благодарность будет безгранична.
- Что говорила она потом, - продолжал Александр, - я понял только
вполовину, потому что она при этом плакала, и я не мог сосредоточить своего
внимания. Только после я слышал от ее горничной - это была христианка, - что
говорила ее госпожа. Она сказала мне, что на следующее утро придут
родственники и плакальщицы. Я могу здесь работать до ночи, но не дольше.
Этот заказ сделан был именно мне потому, что Селевк слышал от моего бывшего
учителя Биона, что я скорее, чем другие, могу написать верный портрет. Может
быть, она говорила еще что-нибудь другое, но я не слышал ничего, потому что
я только видел. Теперь, когда покрывало было снято с лица Коринны, мне
казалось, что боги открыли мне тайну, участвовать в которой дозволялось
прежде только небожителям. Никогда ни прежде, ни после моя душа не
находилась в таком благоговейном настроении, мое сердце никогда не трепетало
от такого торжественного блаженства, как в те мгновения.
То, что было мне позволено созерцать и изобразить, было не человеческое
существо, но также и не божественное. Это была та самая красота, о которой я
уже один раз мечтал в блаженном упоении.
И, пойми меня как следует, мне не приходило в голову печалиться об
умершей и оплакивать ее раннюю смерть. Она только спала. Мне казалось, что я
прислушиваюсь к сну моей возлюбленной... Как билось мое сердце! О Мелисса,
творчество, последовавшее затем, это были восторги, которые обыкновенно
испытывают только жители Олимпа за своими золотыми столами. Драгоценное
чувство радости осталось, а беспокойство уступило место какому-то
невыразимому спокойному удовлетворению. И когда я работал красным карандашом
и смешивал краски, от меня, как и прежде, было безгранично далеко печальное
сознание, что я пишу изображение умершей. Если она спала, то заснула,
предаваясь счастливым воспоминаниям. Мне часто казалось, что ее изумительно
прекрасно очерченные губы шевелятся, и какое-то легкое веяние играет ее