"Георг Мориц Эберс. Тернистым путем (Каракалла) " - читать интересную книгу автора

волосами, роскошно-волнистыми, темными, блестящими, как твои. Муза мне
помогла, и портрет... Учитель Бион и другие, я думаю, будут его хвалить,
хотя он походит на недостижимый оригинал лишь настолько, насколько вот та
лампа на блестящую вечернюю звезду.
- И мы увидим его? - с живостью спросила Мелисса брата, которого она
слушала с затаенным дыханием.
Тогда художнику показалось, как будто его внезапно оторвали от грез, и
он должен был прийти в себя, чтобы сообразить, где он находится и с кем
говорит. Быстрым движением руки он откинул свои кудрявые волосы со лба,
покрытого каплями пота, и торопливо спросил:
- Я не совсем понимаю тебя. Чего ты хочешь?
- Я только спрашиваю, можно ли нам видеть портрет? - робко отвечала
она. - Мне не следовало мешать тебе. Однако как пылает твоя голова! Выпей
еще, прежде чем будешь продолжать. Ты в самом деле закончил к закату солнца?
Александр отрицательно покачал головою и затем более спокойно
продолжал:
- Нет, нет! Жаль, что ты прерываешь меня. Я мыслями был среди своей
работы. А! Вон там показалась уже луна! Я должен торопиться, потому что не
ради себя, а ради Филиппа я рассказываю все это.
- Я, право, не буду больше прерывать тебя, - уверяла Мелисса.
- Хорошо, хорошо, - возразил живописец. - Впрочем, в том, что мне
остается рассказать, мало приятного. На чем я остановился?
- На работе, когда еще был день.
- Совершенно верно, я вспомнил! Итак, начало темнеть. Тогда принесли
лампы, светлые, великолепные и в таком числе, как я желал. Незадолго перед
заходом солнца пришел и Селевк, отец Коринны, чтобы еще раз посмотреть на
умершую дочь. Этот статный мужчина переносил свое горе с величавым
спокойствием; но перед трупом дочери скорбь все-таки овладела им довольно
сильно. Впрочем, ты можешь себе представить это... Он пригласил меня к
обеду, и то, что подавали там, могло бы соблазнить даже сытого; но я мог
проглотить только несколько кусков. Вереника, так зовут мать, даже не
притронулась к пище, но Селевк ел за нас двоих, и это, очевидно, возмущало
его супругу. Во время обеда он задавал разные вопросы обо мне и об отце. О
Филиппе он слышал от своего брата, Феофила, который его расхваливал. От него
же я узнал, что Коринна заразилась от больной рабыни, за которою она
ухаживала, умершей на третий день от горячки. Слушая говорящего и кушающего
хозяина, я в то же время беспрестанно посматривал на его жену, которая
безмолвно и неподвижно сидела против меня, посматривал потому, что боги
создали в лице Коринны ее помолодевший портрет. Правда, глаза Вереники
горели мрачным, я сказал бы, даже возбуждающим страх блеском, но они были
точно такой формы, как у Коринны. Я это высказал и спросил, были ли они
такого же цвета, так как это мне важно знать для портрета. Тогда Селевк
сослался на картину, написанную старым Собием, который недавно уехал в Рим
для работ в новых банях императора. В прошлом году он расписал стену зала
загородного дома Селевка в Канопусе. В центральном пункте картины находится
изображение Галатеи: это хороший, совершенно сходный портрет Вереники. "То,
что ты напишешь в эту ночь, - объявил мне далее Селевк, - будет помещено в
главном конце гробницы моей дочери; но ты можешь удержать этот портрет еще
два дня у себя в своей мастерской, чтобы с большим спокойствием и с помощью
Галатеи в Канопусе написать другой портрет умершей для моего загородного