"Игорь Ефимов. Архивы Страшного суда" - читать интересную книгу автора

- Вы уверены, что одолеете и курицу? - засмеялась Лейда. - Еще не
поздно отказаться.
- Отказаться? Да вы посмотрите на нее, как она там вращается, капая
розовым жирком. На эту пупырчатую кожу, на непристойно распяленные лапки. А
теперь посмотрите на меня - нет, без иронии вашей обычной, а с чисто
научно-биологическо-энергетической точки зрения. Сколько топлива, по-вашему,
нужно такому паровозу, как я? А-а? То-то и оно.
Он не без самодовольства охлопал бока, живот, разгладил чащобу бороды
по мелькающим вязаным оленям, потом взялся за вино.
- Я, милая Лейда, предлагаю сейчас выпить первым делом не за встречу,
которая, к сожалению, опять должна быть такой короткой - завтра назад, в
Москву, - и не за здоровье, за него будем пить весь вечер, а за самое
сильное чувство, пережитое вами, мною за истекший год. Как, согласны?
Она на секунду задумалась, припоминая, вслушиваясь в шевеление
внутренних весов, усмехнулась, сделала гримаску (Илья называл ее "щука,
выбирающая между двумя плотвичками" - нижняя губа выпячена, глаза скошены
влево и вниз), но все же послушно подняла бокал и выпила.
- Вы про свое можете не рассказывать, если не захотите, а я про свое
расскажу. У меня в этом году сильнее всего - до ожога прямо - вспыхивала, не
осуждайте, зависть. Один раз это случилось летом. Работали мы в Заонежье и
провели несколько дней там на самом берегу озера, на маяке. Пусто, безлюдно,
только маячник с женой, и на тридцать километров кругом - никого. Ни дорог,
ни жилья. Пара молодая, еще бездетная. Как они круглый год там одни - это у
меня в голове не укладывается. На мотоцикле как-то до магазина пробираются,
или буксир раз в месяц подвезет им чего-нибудь - и все. И вот однажды
выходим мы, как обычно, рано утром в лес на замеры, видим - жена сидит у
воды на песке, картинки палочкой рисует. "Ты чего здесь одна?" - "А Толя в
поселок уехамши". - "И что?" - "Вот, жду его". - "Так он, может, до вечера
не вернется?" - "Может, может". Сказала, будто нас успокоить хотела. Ушли
мы, к вечеру возвращаемся: сидит все на том же месте, а кругом весь песок -
в зверях, цветах, человечках нарисованных. А Толя-то ее только на следующий
день заявился. И устроил ей трепку за то, что огород не полот, окна не
покрашены, грибы не насушены.
Он поймал ее вопросительный взгляд и замотал головой:
- Ему? Остолопу этому? За то, что его так ждут? Никогда. Ей - ей я
позавидовал. Заиметь что-то такое в груди - даже не обязательно любовь, -
чтобы вот так ничего другого не было нужно, чтобы можно было просидеть день
на песке, рисуя человечков, или год, и другой, и третий жить без людей,
посреди черного ветра и чтоб глаза кругом - только рыб и птиц...
Подброшенные сверкающей лопаточкой отбивные одна за другой совершили
над дымящейся решеткой положенное им сальто. Барменша перешла к прозрачной
духовке, выбрала среди вращающихся на вертелах ("да-да, вот эту", -
зааплодировал издали Павлик) самую дозревшую куру и украсила ее двумя
плюмажами из петрушки. И дальше то ли подгадала, то ли незаметно включила,
то ли случайно так совпало, но музыка - танго - грянула как раз к моменту
передачи блюда из рук в руки.
- Так вот, эта зависть была вторая, - говорил Павлик, разделывая
плюмажную красотку большим охотничьим ножом. - А первая была еще тогда,
весной, когда я увидел вас на скачках. Ух как я вам тогда позавидовал!
- Мне?