"Игорь Ефимов. Архивы Страшного суда" - читать интересную книгу автора

автобус он не мог не заметить. Кроме того, там было легче отвлечься и решить
наконец то, над чем он бился последние три дня: должен ли он теперь сам
позвать Викторию или нет?
Вопрос, хочется ли ему этого, был настолько сложнее, что за него он и
не пытался браться.
Он приехал в Ленинград в тот день, когда отец и Генриетта Геннадиевна
(мать Виктории) уезжали в отпуск, и получил длинный список инструкций: как
отвечать на телефонные звонки (не сознаваться, что в квартире живут
непрописанные), как запирать на ночь дверь (ни в коем случае не полагаться
только на два основных замка, а пускать в дело и старинный крюк), как ездить
в метро, как разговаривать на улице с незнакомыми, как включать и выключать
телевизор (чуть прижимая кнопку вправо и вниз), как пользоваться
холодильником (не класть лимонад в морозилку), как следить, чтобы Виктория
не устраивала в доме слишком большие сборища (десять человек - максимум).
- Сборища? Десять человек?! Да она мне двух подруг не разрешает
пригласить! У нее комендантский час - круглые сутки. Больше трех не
собираться, огонь открываю без предупреждения. Да если б мне хоть на десятку
зарплату прибавили, я бы тут же съехала отсюда, сняла бы где-нибудь комнату!
Они очень славно посидели на кухне первый вечер, перемывая кости
сначала родственникам, потом учителям, знакомым, соседям, потом перешли на
настоящую, яркую и волнующую жизнь, то есть на книжную и киношную, и, досыта
наболтавшись, вполне невинно расползлись по своим комнатам после двух часов
ночи.
На следующий день Виктория уговорила Илью поехать с ней на киностудию.
("Просто поглазеть - не пожалеешь".) И хотя кинозвезду, которую он больше
всего мечтал увидеть, они так и не повстречали, он действительно не пожалел,
действительно поглазел всласть. Правда, запомнились потом крепче всего
только самые маскарадные картинки: стрелец с бердышом, звонящий по
телефону-автомату; или еще во дворе были выставлены в один ряд карета,
полевая кухня, скорострельная пушка, катафалк, орган, гильотина, тачанка
(для фильма о вечной революции?); или две дамы в кринолинах, несущие из
буфета связки сосисок; или просмотр какого-то фигурно-конькобежного мюзикла,
где все приглашенные и пробравшиеся тайком ютились в рядах, а для директора
кресло было поставлено на возвышении, и он сидел там, толстый и курчавый,
как какой-нибудь новый хан, взирающий на проносящихся по овальной стене
неземных гурий, сжимая пальцами не плетку, а карандаш, которым он время от
времени черкал в блокноте. Общее же впечатление сводилось к тому, что все
эти люди - и стрелец, и дамы, и пулеметчик, пивший кефир на тачанке, и гурии
на экране, и даже директор - все были придавлены тревогой и напряженным
желанием то ли не упустить что-то, вовремя заметить, то ли, наоборот, быть
замеченными, не упущенными из виду (кинокамерой? зрителем? режиссером?). Как
ни странно, Виктория, в ее тяжелой боевой раскраске и наряде, выдержанном в
тонах светофора, была чуть ли не единственной здесь, кто не поддавался этой
тревоге и не косил поминутно взглядом по сторонам.
Зато вечером она была мрачна, молчалива, даже прикрикнула на него за
неубранное в холодильник масло. Он уже улегся в постель и листал журнал,
когда она вошла, туго завернутая в халатик, и стала говорить быстро и
оживленно, чаще обычного облизывая губы.
- Слушай, братище, у меня есть одна идея... на твое усмотрение... То
есть я не знаю... может, ты еще не слыхал... В школах этому не учат... У