"Сергей Эфрон. Автобиография. Записки добробольца " - читать интересную книгу автора

А мастеровой на путях стоит, чайником позвякивает, его поджидает,
ухмыляется.
- Ишь как морозом дыхнуло! Блестит-то, блестит, аж по глазам царапает!
Эх, хорошо!
И вовсе не страшный он, а веселый, ласковый, уютный. И не волчий
взгляд, а собачий.
- Как спали? Страху вы на меня нынче ночью нагнали. Такой крик подняли,
упаси Господи. Я подумал, не в своем уме вы. Я полоумных страсть боюсь.
В конце перрона у серого цинкового бака толпились, весело
переругивались, старались протолкаться первыми вперед. Из приоткрытого бака
валил голубой пар и быстро таял на морозе. Пар валил и из чайников, и из
улыбающихся ртов, и из трубы отдыхающего паровоза.
Первым нацедил мастеровой, вторым он; нацедили и, весело гуторя,
побежали по обисеренным шпалам обратно к своему вагону. У самого вагона, он
уже ногу на приступенку занес, вдруг окликнули.
- Василий Иванович, вы ли? Дорогуся! Только вчера с полковником
Крамером вас вспоминали.
На площадке второго - румяный, круглолицый, бритый, такой знакомый и
такой ненужный сейчас - Лихачев. Московский адвокат Лихачев, то ли министр,
то ли еще кто-то, где-то и при ком-то.
- Как глупо, как глупо. Не нужно было выходить. Сам виноват, - так
думал, а говорил другое, улыбаясь и кивая головой:
- Вот встреча! Какими судьбами! Куда путь держите?
Розовый ручкой в ответ:
- Ко мне, ко мне забирайтесь. У меня купэ отдельное. Да идите же
скорей! Вечность с вами не виделись.
А мастеровой с площадки третьего кивает:
- Идите, господин. Ваше счастье. Я вам вещи передам. Во-втором, на
мягком, куда удобнее.
Сел на мягкий диван, отвалился на мягкую спинку, уперся ногами в звезду
линолеума и счастливо, совсем неожиданно для себя, заулыбался. Здесь все не
походило на площадку третьего. Мягко и благосклонно стучали колеса: "хорошо,
хорошо, хорошо, хорошо", на откинутом столике, меж вскрытой коробкой
серебряных сардинок и бугристыми, оранжевыми апельсинами дребезжали пузатая
бутылка и крошечная хрустальная стопочка; с сетчатой полки солидно и опрятно
смотрели два рыжих чемодана, добротных, кожаных со старыми багажными
наклейками - Москва, Варшавская и Paris. Розовый адвокат опрятностью походил
на свои чемоданы. От него несло ароматным мылом, пухлые щеки, свежевыбритые,
и короткие волосы, гладко прилизанные, сияли. Умные, зеленые кошачьи глаза
приветливо щурились, и даже две золотых пломбы на передних зубах при улыбке
посверкивали привлекательно.
- Миленький, Василий Иванович, да расскажите же - почему вы, куда и
зачем? Мне полковник Крамер с восторгом о ваших подвигах отзывался. Два раза
в Москву и обратно с какими-то пакетами, по каким-то секретным поручениям. Я
диву дался. Бросить жену, бросить работу, так удачно начатую. В чем же дело?
Расскажите, миленький.
Как рассказать ему, такому круглому? Для него все плоскость, куда ни
толкни - покатится, весело, деловито, уверенно. И объяснять-то нечего.
Просто случилось, что давнишнее, затаенное, почти неосязаемое выросло в
неминуемую, непреодолимую неизбежность.