"Сергей Эфрон. Автобиография. Записки добробольца " - читать интересную книгу автора

чуть открытые, щелкой на мир, а теперь настежь, в упор и прямо в солнце. До
этого дорог тысячи и все чужие, а тут для каждого своя. До этого и люди и
вещи - ну как воздух, что постоянно одним давлением неприметно давит, а
тут - все по-новому, словно весь мир первозданным на тебя навалился. До
этого все цвета в мире тусклы, а здесь ни одного полутона - словно жизнь как
луч солнечный через призму пропустили, и она радугой засверкала. Ну, как в
детстве и солнце, и небо, и дождь, и города, и каждый встречный, все, все -
становится важным, громадным, в глаза лезущим, в сердце вонзающимся.
Отсюда-то наша страсть к кровопролитиям, Атиллам, войнам, революциям...
Понимаете? понимаете?
Розовый улыбаясь качал головой.
- Не понимаю и не пойму. Пугачев, Разин, Атилла - Богом задуманы? Так,
что ли?
- Нет, нет. Ах, Господи! Не в Боге тут дело. Может, дьяволом. Но
горят-то они огнем последним. Ни стихов им не нужно, ни песен, ни романов,
ни театра, ни всего искусства. Они сами стихи, сами песня, сами роман, сами
искусство. Потом о них писать и петь начнут, а сами они ни в чем не
нуждаются, кроме огня собственного. Их огнем питаться будут потомки.
Вычеркните из истории войны, революции, Пугачевых, бунтарей и завоевателей -
захватчиков и защитников - о чем писать тогда, что любить? Понимаете?
Он посмотрел беспомощно сперва на Розового, потом на даму. Розовый
продолжал улыбаться, а дама, - он не ошибся, нет, не ошибся, - дама поняла.
Обрадовавшись и осмелев, он заторопился дальше:
- Я ведь не фантазирую. Я по себе сужу, по тому, что со мной произошло.
Не знаю, было у вас такое раньше, - у меня вот всегда было. Главное что-то
прийти должно, а пока неглавное, преддверие, сплошное "пока". И вот "пока"
кончилось. Началось подлинное, сущее, бытие что ли, не знаю, как сказать.
Вот жена моя, любил я ее раньше? Скажете - да? Нет, нет, нет. Только теперь
полюбил. В вечность, в бесконечность, до смерти и после смерти. Только
теперь чувствую ее постоянно рядом, не рядом, внутри, в себе, вокруг, всюду.
Он даже задыхаться стал, так торопился. А Розовый:
- Итак, по вашему, Василий Иванович, чтобы полюбить по-настоящему и
чтобы землю почувствовать, нужна революция, или война, или еще что, кровавое
и разрушительное?
Говорит и пломбой добродушно посверкивает.
- Да нет же. Это для слабых нужно. Это и без революций с другими
случается. А иным и революция не поможет. Дети, не все правда, и поэты
рождаются такими. А иные, и революцию пережив, без этого проживут.
Неожиданно замолк, вжался в угол, сгас, озноб кончился. Теперь говорил
Розовый. Но он уже не слушал, а считал глазами мелькавшие за окном
телеграфные столбы. Дама поглядывали на него с любопытством.


* * *

В Белгороде остановился у двух старушек. Розовый ему адрес дал.
Старушки Розовому троюродными тетками приходились. Добрые, маленькие,
седенькие и друг на друга похожи, как двойняшки. А у старушек немецкий
офицер стоял. Веселый, и к хозяйкам почтительный, и на скрипке играл,
соседок всех с ума сводил белизной волос и румянцем нежным, а хозяек