"Сергей Эфрон. Автобиография. Записки добробольца " - читать интересную книгу автора

тянутся и образина красная в угрях. Он от нее, образина за ним, он от нее,
образина рукой лохматой хвать его за ногу. Погиб! Дернулся из всех сил -
проснулся.
Стоит поезд. Курск. Топочут входящие. Привычным движением нащупал пакет
и папиросу в кармане - целы.
Он видел, как заполнилось вновь прибывшими отделение. Дам заставили
отодвинуться к самому окну. Три бабы, два мужика, студент, старик в
чиновничьей фуражке без кокарды и несколько парней в солдатских шинелях
никак не могли разместиться. Взлетали чьи-то мешки и узлы. Чья-то серая,
шершавая спина утвердилась перед его носом. Он с тоскою смотрел, как эта
спина все глубже и глубже усаживаясь, отодвигала его вплотную к стенке.
Хотел вытянуть ноги и не мог - в ногах лежал тугонабитый, исполинский узел.
Растущее беспокойство охватило его. Ему казалось, что шершавая спина мешает
доступу свежего воздуха. И чем дальше, тем сильнее было это чувство. Он
дышал все порывистее, все громче, чудилось ему, стукало сердце, все острее
пульсировали в висках молоточки. И вот, не только он дышит, не только его
грудь вздымается, а все вокруг задышало: стены, фонарь, мешки, мужики, бабы
и спина, что насела на него. Порывисто задышит, и все вокруг задышут
порывисто, сделает несколько глубоких вздохов, и одновременно со всех сторон
несутся вздохи. Сначала только дышали. Потом отовсюду застучали сердца. Из
мешка, лежавшего в ногах, застучало первое, и мгновенно из всех углов, из
всех мешков, снизу, сверху, отовсюду откликнулись и забились: тук, тук, тук.
"Ах, Господи, это воздух отлетел! - подумал он. - Все задохнутся. Нужно
окно разбить".
Хотел поднять руку, но рука не двигалась, хотел повернуть голову к окну
голова осталась неподвижной. Он застонал и забылся.
Проверяли билеты, проверяли документы, проверяли вещи - он ничего не
слышал. Его не трогали. Пылающее кумачом лицо, приоткрытые, сухие губы,
громкий горячий дых - для всех было ясно - тифозный. Спина, придавившая его
к стенке, выругавшись, перебралась вниз. Думали было высадить.
- Всех заразит! Ему бы дома отлеживаться. И как таких в дорогу пускают!
Поговорили. Поругались. Потом привыкли и перестали обращать внимание.
Только седая дама несколько раз к нему наклонялась, давала пить из белой
кружки воду с каким-то порошком. Он покорно пил.
Стемнело. Кто-то вставил свечку в фонарь (казенных не полагалось).
Гудел ветер в вентиляторе. Стучали колеса. Колыхалось пламя свечи, и прыгали
по стенам туманные тени. Навалились плечом к плечу, где мешок, где человек,
не разобрать. Только дама с барышней уснули, как сидели, прямо, лишь головой
чуть откинувшись назад. Мужики, бабы, солдаты - храпели, бормотали сквозь
сон, губами чмокали.
Открыл глаза. Сразу не понял, где и что. Ослепляла разгоревшаяся
костром свеча. Снизу несся звериный храп. Дребезжало стекло и стучали
колеса.
Поднял голову. Порошки, что дала дама, подействовали. Голова не болела,
в висках не стучало, но сладкая слабость пронизывала каждый мускул. От
слабости, верно, к горлу подступала тошнота. Выше, выше, еще минута и будет
поздно. Напрягая последние силы, сдерживая тошноту, он спустил ноги и грузно
спрыгнул, свалился на что-то мягкое. Мягкое, перестав храпеть, бормотало
сквозь сон ругательства.
Ничего не слыша, торопясь к выходу, наступая на чьи-то ноги и тела,