"Сергей Эфрон. Автобиография. Записки добробольца " - читать интересную книгу автора

Непослушными пальцами сложил синий листок, спрятал его в карман жилета
и, замедляя шаг, прошел в кабинет. Вещи, книги, портреты и картины
помертвели и стали ненавистными. Так раздавленному автомобилем ненавистны
окровавленные булыжники мостовой.
Рванул ящик стола. С испуганным шелестом полетела всполошенная бумага.
Глубже, глубже - в самое нутро - вот! Холодный, как лоб мертвеца, стальной
вопросительный знак - блеснул и скрылся в боковом кармане.
Рукава пальто удивительно долго не хотели натянуться на руки.
Удивительно долго не мог найти перчаток. Нашел и со стремительностью
пассажира, опаздывающего на курьерский, отбарабанил лестницу.
Часы показывали половину седьмого.
Ветер дул с Запада. Он наморщинил сначала тяжелую, тысячеверстую гладь.
Морщины вздулись, выросли в горы и лениво покатились к берегу. Загудел
берег. Соленые камни, песок и ракушки ожили, закрутились, зашуршали,
запутались в водорослях. Трепетал парус, торопясь домой, вздувались пузырем
просмоленные куртки рыбаков, и быстро, быстро, опрокидывая друг друга,
понеслися по взлохмаченному небу - корабли, звери, крылья. Боцманы
нахмурились, побледневшие пассажиры забились в каюты, а дежурный на маяке
затрещал на аппарате:
- Шторм. Шторм. Шторм. Скорость ветра 8. Направление вест, вест, вест.
"Три Святителя" и "Ирландия" взывают о помощи.
Набухший брызгами и морским запахом ветер ворвался на материк. Сухая
трава склонилась и зашуршала. Голые деревья, раскорячив острые ветви,
расцарапали ветру грудь. Он засвистел и понесся дальше. Гудели телеграфные
провода, хлопали ставни. Прошлогодние листья взлетали и неслись, словно
живые, словно было им чего ждать от этого полета. Деревья, крыши, флюгера,
ворота, башни, дым, рыжие поля, неутомимые дороги и провода обгоняли друг
друга неистово. Всех опередила дорога, всех оставила позади и вместе с
ветром ворвалась в город.
А тучи устали, тучи замедлили бег, и, вдруг обессилив, сбросили
серебряный балласт на тысячи звенящих крыш. Часы в городе показывали
половину седьмого, и господин в расстегнутом пальто, хлопнув дверью,
выскочил на улицу.
- Спокойствие. Спокойствие. Спокойствие. Второй поворот направо и потом
все прямо до той улицы. Ах, сердце!
Оно топотало громче автобусов. И уже добежав до второго поворота -
вспомнил: начало в семь, нужно прийти последним, нужно прийти в начале
восьмого. Рано. Круто повернувшись, побежал назад. Прямо, налево, потом
опять прямо, потом опять налево. Вот так. - Спокойствие. - Господин в
расстегнутом пальто походил на муху, а улицы - на паутину.
Ветер налетел и брызнул холодным. Господин поднял воротник. Ветер
распахнул пальто, раздул, затрепал. Господин застегнулся на все пуговицы.
- Ах, сердце!
Можно было подумать, - все переживали то же. Все бежали, не глядя по
сторонам, задевая плечами и локтями, сталкиваясь. Все подняли воротники.
Ветер раздувал юбки, рвал из рук пузатые зонты, срывал намокшие шляпы.
Асфальт сиял сплошным озером. Стаей жирных дельфинов, беззвучно, как во сне,
проплывали автомобили. Луны фонарей тонули в лужах. Лужи смеялись,
защекоченные прыгающими каплями. Сердитые старики трамваи со скрежетом и
дребезгом разрезали улицу надвое. Одна половина с яростью неслась навстречу