"Антуан Де Сент Экзюпери. Цитадель" - читать интересную книгу автора

подсеченным корнем. Но когда картина вместе с человеком меркнет день за днем
сама по себе, человек не страдает, он сживается с серостью и не замечает ее.
Вот почему нужно неусыпно следить, чтобы в человеке бодрствовало
великое, нужно его понуждать служить только значимому в себе.
Не вещность питает, а узел, благодаря которому дробный мир обрел
целостность. Не алмаз, но желание им любоваться. Не песок, а любовь к нему
племени, рожденного в пустыне. Не слова в книге, но любовь, поэзия и
Господня мудрость, запечатлевшиеся в словах.
Если я понуждаю вас к сотрудничеству, если, сотрудничая, вы становитесь
единым целым и целое, нуждаясь в каждом, каждого обогащает, если я замкнул
вас крепостью моей любви, то как вы сможете воспротивиться мне и не
возвыситься? Лицо прекрасно глубинным созвучием черт. На прекрасное лицо
душа отзывается трепетом. Созвучные сердцу стихи вызывают на глаза слезы. Я
взял звезды, родник, сожаления. Ничего больше. Я соединил их произволом
моего творчества, и теперь они ступени Божественной гармонии, которой не
обладали по отдельности и которая теперь овевает их.
Мой отец послал сказителя к опустившимся берберам. Наступили сумерки,
сказитель сел посреди площади и запел. Его песня бередила души, будя
созвучия, напоминая о многом. Сказитель пел о царевне и о долгом пути к
любимой по безводным пескам под палящим солнцем. Жажда влюбленного была
готовностью к жертве и одержимостью страстью, а глоток воды - молитвой,
приближающей его к возлюбленной. Сказитель пел:
"Сгораю без тенистых пальм и ласки капель, измучен жаждой улыбнуться
милой, не знаю, что больнее жалит - зной солнца или зной любви?"
Жажда жаждать обожгла берберов, и, потрясая кулаками, они закричали
моему отцу: "Негодяй! Ты отнял у нас жажду, а она - жертва во имя любви!"
Сказитель запел о могуществе опасности, она приходит вместе с войной и
царит, превращая золотой песок в гнездо змей. Она возвеличивает каждый холм,
наделяя его властью над жизнью и смертью. И берберам захотелось соседства
смерти, оживляющей мертвый песок. Сказитель пел о величии врага, которого
ждут отовсюду, который, словно солнце, странствует с одного края света на
другой, и неведомо, откуда ждать его. И берберы возжаждали близости врага,
чье могущество окружило бы их, словно море.
В них вспыхнула жажда любить, они словно бы заглянули в лицо любви и
вспомнили о своих кинжалах. Плача от радости, ласкали берберы стальные
клинки - забытые, заржавленные, зазубренные, - но клинки для них были вновь
обретенной мужественностью, без которой мужчине не сотворить мира. Клинок
стал призывом к бунту. И бунт был великолепен, как пылающий огонь страсти.
Берберы умерли людьми.

XIII

Вспомнив о берберах, мы решили лечить мое умирающее войско поэзией. И
вот какое случилось чудо - поэты оказались бессильными, солдаты над ними
потешались.
- Лучше бы пели о всамделишном, - говорили они, - о колодце в нашем
дворе и как вкусно за ужином пахнет похлебка. А всякая ерунда нам
неинтересна.
Так я понял еще одну истину: утраченное могущество невозвратимо. Мое
царство никого больше не вдохновляет. Прекрасные картины умирают, как