"Антуан Де Сент Экзюпери. Цитадель" - читать интересную книгу автора

деревья. Истощив возможность завораживать, они превращаются в пепел и
удобряют другие деревья. Я отошел в сторону, желая поразмыслить над новой
загадкой. Да, видно, не существует в мире большей или меньшей подлинности.
Существует большая или меньшая действенность. Я выпустил из рук волшебный
узел, когда-то сливший дробный мир воедино. Узел ускользнул от меня и
развязался. Теперь мое царство распадается будто само по себе. Но если буря
обламывает ветки кедра, если суховей иссушает его древесину, если пустыня
одолевает кедр, то не потому, что песок стал сильнее, - потому, что кедр
перестал сопротивляться и распахнул ворота варварам.
Сказитель пел, а слушатели упрекали его в фальши. Патетика сказителя и
впрямь звучала фальшиво, казалась отжившей и старомодной. "Неужто он и в
самом деле влюблен до потери сознания во всю эту чепуху - в коз, овец, дома
и пригорки? - интересовались мои солдаты. - Он что, всерьез обожает речную
излучину? Но что она по сравнению с ужасом войны? Она не стоит и капли
крови!" Ничего не поделать, и мне показалось, что поэты кривили душой, что
рассказывали малым детям дурацкие побасенки, а дети смеялись над ними...
Мои генералы, дотошные и недалекие, пришли ко мне с жалобой на
сказителей. "Они не умеют петь!" - кричали генералы. Но я знал, почему
фальшивят сказители: они воспевали бога, который умер.
А мои генералы, дотошные и недалекие, стали задавать мне вопросы.
"Почему солдаты не хотят воевать?" - спросили они, обижаясь за свое ремесло,
как могли бы спросить: "Почему жнецы не хотят жать хлеб?" Вопрос их не имел
смысла. Речь шла не о ремесле. И в молчании моей любви я спросил по-другому:
"Почему мои солдаты отказываются умирать?" И моя мудрость стала искать
ответа.
Нет, не умирают ради овец, коз, домов и гор. Все вещное существует и
так, ему не нужны жертвы. Умирают ради спасения незримого узла, который
объединил все воедино и превратил дробность мира в царство, в крепость, в
родную, близкую картину. Тратят себя ради целостности, ибо и смерть
укрепляет ее. Смерть, которая стала данью любви. Тот, кто неспешно тратил
жизнь на добротную работу, что долговечнее человека, - на постройку храма,
например, который будет шествовать сквозь века, - тоже согласится на смерть,
если дробный мир покажется ему прекрасным замком, и, влюбившись в замок, он
захочет с ним слиться. Его примет большее, чем он сам. Он отдаст себя своей
любви.
Но как согласиться отдать жизнь из выгоды? Выгоднее всего жить. Песни
моих сказителей не будили в душе созвучий - значит, за кровь моим воинам
платили фальшивой монетой. Их лишили возможности умереть во имя любви. Так
зачем тогда умирать?
А тот, кто все-таки шел на смерть, повинуясь долгу, который стал
непонятен, умирал в тоске: вытянувшись, он молчаливо смотрел тяжелым
взглядом, от отвращения став жестоким.
И я стал искать в своем сердце слова для нового поучения, чтобы вернуть
себе моих воинов. Но понял: человека ведет не логика и не мудрость, мне
нужна новая картина, а картины творят художники и ваятели, заставляя камень
и краски служить произволу своего творчества, и я стал молиться Господу,
чтобы он мне открыл новую картину.
Всю ночь я бодрствовал среди моих воинов и слушал, как скрипит песок,
неторопливо перемещая дюны. Ветер то завешивал луну красноватой дымкой, то
сдувал ее. Я слышал, как перекликаются дозорные, стоя по углам моего