"Антуан Сент-Экзюпери. Письма, телеграммы, записи" - читать интересную книгу автора

что стоит платить такую цену. Во всяком случае, не могу назвать. Но
существует, вне всякого сомнения, и противоположная точка зрения, поскольку
я верю в нее. Сегодня я оглох на одно ухо, но не из-за обычного шума в ушах
(с этим-то как раз налаживается), а потому, что впервые спустился с такой
высоты, и теперь до завтрашнего дня ухо у меня будет заложено.
И опять я думаю о непостижимом противоречии. Итак, тело как таковое.
Тело, которое любит вечерний отдых у огня, наслаждается им. Которое
сворачивается под одеялом, готовясь заснуть. Которое умеет улыбаться. И то
же тело, но отличающееся от меня. Служащее всего лишь орудием. Тело, которое
гонят на пахоту, словно вола. Которое заставляют примириться со свистом в
ушах или согласиться на то, что его сожгут, поджарят. Как позавчера
произошло это с его товарищами. Тело, которое всего лишь "послушное орудие".
И в нем живут два чувства: уныние перед лицом возможной смерти, как нынче
вечером. И грустные размышления о садах, которые затворятся для него. Для
этого достаточно молнии с "мессершмитта", от которой ты внезапно вспыхнешь,
как дерево. Она сверкнет в чистом, безоблачном небе. А затем безмолвное
вертикальное падение. Те трое, один из которых спасся на парашюте, ничего не
видели. Разве что как вдребезги разлетелись бортовые приборы. А потом огонь,
точно в кишках заурчало. Незримая работа огня. Вступление огня в свои права.
И он, этот третий, покинул свой дом. Я, разумеется, тоже не из числа
"несгораемых". Возможно, мне придется убить последний призрак. Это наполняет
меня грустью, от которой сжимается сердце. Мечтаешь о роскоши, о висячих
садах: мне они всегда казались олицетворением роскоши. И еще о плоти. О
запахе плоти, от которого мгновенно защемит сердце. Платье расстегнуто, и
ударяет теплый аромат, от него кружится голова. Но в то же время и другое
чувство, которое я вновь испытаю завтра. Когда буду действовать. Тело - это
всего лишь средство, и большого значения оно не имеет. Для тела не
существует трагедий. Я прекрасно это знаю: для тела не существует трагедий.
Иногда я бываю голый и мерзну.
И все-таки мне нужно многое сказать о войне. Не потому, что я тут видел
что-то из ряда вон выходящее. Но здесь у меня есть точка зрения, и как вская
точка зрения, она плодотворна. Внутренняя точка зрения. Мне пришлось встать
на нее, хотя зрелище оттуда открывается унылое. Нет, не целиком, но отчасти.
Прежде всего, я радуюсь всему, что немножко мне досаждает, -
неудобствам, холоду, сырости, потому что они позволяют сполна ощутить
единственно возможную здесь роскошь: круглую печурку, где так славно гудит
огонь, или мою постель на ферме (я живу на ферме), перину, ставшую для меня
воплощением всех излишеств. Люблю вечером ложиться в заледенелую постель и,
свернувшись калачиком, потихоньку согревая ее собственным теплом, отходить
ко сну; люблю струйку холода, что скользнет внутрь, стоит лишь пошевелить
ногой. Как хорошо в постели, когда снег растаял и когда, разумеется, меня не
донимает бронхит!
Потом, конечно, полеты. За линию фронта я пока не летал. Но в воздух
уже поднимался. А поскольку существует риск встретиться с немецкими
истребителями, перед вылетами меня обучали обращению с пулеметами.
Склонности к спорту у меня нет. Но тут, видимо, какая-то неувязка: мне
нравится все, что заставляет меня вылезать из своей шкуры. Не люблю высоты.
Десять тысяч метров - это нежилой мир, и меня все время преследует мысль,
что авария кислородной маски придушит меня, как цыпленка.
Моя раздвоенность и потеря себя. Мне нельзя обращать внимание на этот