"Антуан Сент-Экзюпери. Среди ночи голоса врагов перекликаются из окопов" - читать интересную книгу автора

ввысь.
Какие воспоминания! Эта соборная ночь... Зрелище человеческой души с ее
шпилями и стрельчатыми сводами... Враг, которого мы готовимся окликнуть. И
мы сами, словно вереница паломников, бредем по черной, хрустящей земле,
усыпанной звездами. Сами того не зная, мы ищем новые заповеди, которые
оказались бы выше всех наших временных, предварительных заповедей. Из-за них
пролито слишком много людской крови. Мы шествуем к грозовому Синаю(2).
Вот мы и на месте. Натыкаемся на закоченевшего часового - он дремал,
привалившись к низенькой каменной стене.
"Да, тут они иногда отвечают... Другой раз сами зовут... А иногда и не
отвечают. Это уж смотря с какой ноги встанут..."
...Так ведут себя и боги.
В ста метрах позади нас петляют окопы передовой. Их низкие стены
укрывают человека по грудь. Они используются только для ночных постов, днем
тут никого нет. Они нависают прямо над бездной, поэтому нам кажется, что мы
словно облокачиваемся о парапет или барьер над пустотой и неизвестностью. Я
зажигаю сигарету, и могучие руки сразу же валят меня на землю. Рядом со мной
все тоже падают. В эту самую минуту я слышу свист пяти-шести пуль. Впрочем,
они пролетают слишком высоко, и больше залпов нет. Это просто призыв к
порядку: под носом у противника сигарет не зажигают.
К нам подходят трое или четверо людей, закутанных в одеяла. Они стояли
на часах поблизости, в таких же укрытиях.
- Видно, проснулись те, напротив...
- А говорить они будут? Хорошо бы их послушать...
- Там есть один... Антонио... Он иногда разговаривает.
- Ну попробуй - пусть поговорит...
Солдат выпрямляется, набирает полную грудь воздуху, складывает ладони
рупором и кричит раскатисто и протяжно: "ан - то - ни - о...о!"
Крик растет, стелется, эхом отражается по равнине...
"Нагнись, - говорит мне сосед, - иногда они стреляют в ответ, когда их
зовут..."
Мы прижимаемся к камню для безопасности и вслушиваемся. Выстрелов нет.
Что же до отклика... Мы не могли бы поклясться, что ничего не слышим: в ночи
все гудит, как в раковине.
"Эй! Антонио...о! Ты что..."
И славный здоровенный парень, надсадив грудь, переводит дыхание.
"Ты что... спишь?.."
Ты спишь... - повторяет эхо на другом берегу... Ты спишь... - повторяет
долина... Ты спишь... - повторяет ночь. Все вокруг наполнено этим звуком. А
мы стоим, охваченные доверчивой надеждой: они не стреляют! Я представляю
себе, как они там прислушиваются, и ждут, и ловят человеческий голос. И этот
голос не будит в них ненависти - ведь они не нажимают на спусковой крючок.
Правда, они молчат, но какое напряженное внимание выдает эта тишина, если
единственная зажженная спичка вызывает выстрел! Не знаю, какие невидимые
семена, летящие с нашим голосом, падают в черную землю. Они жаждут нашей
речи, как мы жаждем речи ответной. Но мы ничего не знаем о нашей жажде,
кроме того, что она ясно чувствуется в самом этом внимании. А они все же не
снимают пальцев со спусковых крючков, и я вспоминаю диких зверьков в
пустыне, которых мы пытались приручить. Они смотрели на нас, прислушивались
к нам. Они ждали от нас пищи. И все-таки при малейшем неосторожном движении