"Дмитрий Емец. Две старухи" - читать интересную книгу автора

душевной, что они такие же, как и она. Ко всем женщинам, независимо от их
возраста и социального положения, она обращалась "девка" - но не ругательно, а
крайне дружелюбно. Ей ничего не стоило, к примеру, заявиться к кому-нибудь из
своих соседей в три часа ночи и, переполошив их настойчивым звонком в дверь,
спросить:
- Ты спишь, что ль, девка? А мне чтой-то не спится!
- Ты соображаешь, бабка, который час! Ночь на дворе! - шипели на нее
заспанные соседи.
- Ночь? - удивлялась Никитична. - То-то и видно, что ночь. А я-то, дура,
смотрю, что у меня "люди" не показывают. Може, думаю, поломались?
С полным хладнокровием старуха поворачивалась и шаркала к себе. К окрикам
и ругани, весьма часто сопровожавшими ее визиты, Никитична относилась
презрительно, как к комариному писку. Уж что-то, а ругани-то она за свою жизнь
наслушалась вволю и постоять за себя умела. Только иногда, если слова были
особенно обидными или говорились с особенным разражением, старуха поучительно
говорила:
- Ну и злая ты, девка, просто как собака. Уж и слова тебе не скажи. Пошла
я к своим "людям". Не приду к тебе больше.
Но, разумеется, слова своего не держала и довольно скоро, забыв обиду,
снова являлась в самое неподходящее время.

* * *

Деревенская сущность, задавленная городом, проявлялась в Никитичне самым
невероятным образом и давала всходы то в виде гераней на подоконнике, то в
проросшей прямо на балконе четвертого этажа березке, ушедшие в бетон корни
которой старуха поливала из чайника.
Жажда стяжания была ей совершенно чужда, а если и проявлялась порой, то
совершенно по-детски в виде страсти к цветным календарям, будильникам или
пахучим, щелкавшим замочками сумочкам из искусственной кожи. В этих
"ридикюльчиках", как она их называла, у Никитичны хранилась всякая ерунда:
прищепки, булавки, позеленевшие швейные наперстки, цветные резинки, сточенная
помада, картинки из журналов, привлекшие ее своею яркостью, пузырьки из-под
лекарств и прочие вещи, которые с равным успехом могла бы собирать и
десятилетняя девочка.
В достоинстве денежных купюр, тогда еще старых, не доживших до
всевозможных обменов, Никитична разбиралась неплохо, считала тоже вполне
удовлетворительно, однако порой пускалась на хитрость, прося кого-нибудь из
сердбольных кассирш или соседей пересчитать свою немногочисленную наличность.
- А сколько тут есть, девка? - спрашивала она, протягивая тяжелый от
мелочи старушечий кошелек со звучными, как и у ридикюля, застежками.
Кошелек открывался и начинались долгие пересчеты. Обычно считавшая
несколько раз сбивалась, плевала в сердцах и начинала заново.
- А сколько тебе надо, Никитична? - наконец спрашивал она Никитичну.
- Да вот, десять рублей. Хочу будильничек купить, а то мои-то все
заврались.
- Да тут столько нет! Здесь от силы рублей пять, - восклицала соседка,
вспотевшая от ответственной возни с мелочью.
- Я и сама, девка, вижу, что нет. Три человека уж считали и кажный раз
выходило четырек девяносто. Да вот, все равно думаю: а вдруг и есть? -