"Дмитрий Емец. Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью? (Толкования повести Н.В.Гоголя)" - читать интересную книгу автора

(независимо и за пределами событий повести) не только "его положение в жизни",
но и "отношение жизни к нему" (9, 430-437).
Нередко в критических статьях о "Шинели" отмечается эффект
неопределенности суждений. Это качество лежит в основе комического сказового
письма, в котором по известному определению Эйхенбаума, сказ не
повествовательный, а мимико-декламационный. Речь идет прежде всего о
неопределенности, внушаемой известными "словечками" - "в некотором роде",
"как-то", "впрочем", "какой-то", "кажется", - которые, как отмечал Андрей
Белый, выглядят "точно вуаль с мушками на тексте, поданном в намеренной
неяркости, неопределенности, безличии, косноязычии" (7, 245.)
На первый взгляд, "Шинель" вполне вписывается в традиционную схему
повестей о "маленьком человеке", унижаемом и бедном чиновнике. Однако данная
трактовка повести была бы неполной, не открывающей и небольшой части ее
действительной глубины.
Так что же отличает "Шинель" от других современных Гоголю повестей на тему
о бедном чиновнике: Ф.В.Булгарина "Гражданственный гриб", Н.Ф.Павлова "Демон",
Е.П.Гребенки "Лука Прохорыч"?
Это прежде всего специфика жанровой формы, определившая структуру
повествования, развитие сюжетного действия, соотношение реального и
фантастического, построение характера героя. Несомненна ориентация
произведения на различные жанровые формы. "Гоголю удалось слить
взаимоисключающие жанровые структуры, - пишет О.Г. Дилакторская, - анекдота,
жития, сакральной пародии (т.е. антижития) - в неразложимый художественный
синтез, породивший стилевую многослойность, неодномерность художественных
образов, двойной - комический и трагический пафос повести" (20, 160).
Повесть "Шинель" в разное время и у разных исследователей пробуждала порой
самые противоречивые догадки. Так, Владимир Набоков в предисловии к изданию
повестей Гоголя в Нью-Йорке (1952) утверждал, что у Гоголя иррациональное в
самой основе искусства, а как только он пытается ограничить себя литературными
правилами, обуздать логикой вдохновение, самые истоки этого вдохновения
неизбежно мутятся. Когда же, как в "Шинели" он дает волю бредовой сущности
своего гения, он становится одним из трех-четырех величайших русских
беллетристов (57).
По утверждению Набокова, Гоголь любит музу абсурда, музу нелепости. Но
писатель не ставит Башмачкина в неловкое положение, поскольку он живет в мире
нелепицы. Контраст состоит в другом. Акакий Акакиевич трогателен и трагичен.
Любопытно толкование Набоковым финала повести "Шинель". Набоков объявляет,
что здесь Гоголь прикрывает необыкновенный свой трюк - потоком ненужных и не
относящихся к делу подробностей мешает читателю понять одно важное
обстоятельство, а именно, что тот, кого принимают за призрак ограбленного
Акакия, и есть на самом деле вор, его ограбивший.
Ю.Манн отмечает, что "завуалированная" фантастика в "Шинели" развивается
на фоне слухов, что опознание Башмачкина самим повествователем нигде не
производится, что департаментский чиновник и значительное лицо узнают Акакия
Акакиевича в состоянии ужаса, страха, аффекта (47).
В центре финала повести фатастическое событие: встреча Башмачкина-мертвеца
с генералом. Именно к финалу устремляется содержательная энергия повести, и в
финале она разряжается, объясняется идея "Шинели". Очевидно, что
фантастический финал - средоточие смысла повести. Ясно и то, что финал
заключает некую загадку, которую нельзя исчерпать одним толкованием. Этим