"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

словам, а в левой он, дорогой друг и соратник товарища Горбачева, держал баллон
огнетушителя с надписью: "Гипосульфит натрия. (Фиксаж)".
-- Зреет темный загавар! -- говорил он. -- В этой ситуации, кагда правакации
практически на каждам шагу, я нэ магу аставаться вадителем трамвая! Я ухажу!
Да, да, -- ухажу, и нэ нада меня угаваривать астаца! Я сейчас же, сию же минуту
ухажу дабравольцем на Кавказский театр ваенных действий! В знак пратеста,
слышите?!
И он, сунув странный огнетушитель обомлевшей Кастрюле, то есть, пардон, Ираиде
Прокофьевне Ляхиной, действительно ушел, бросив вверенный ему транспорт на
месте происшествия. Ушел, чтобы сменить форменную фуражку вагоновожатого на
шлем водителя танка.
Прощальная речь человека, которого я при жизни боготворил, не могла не
взволновать меня. Я пошевелился и, на всякий случай, застонал. Тотчас же надо
мной склонились участливые старческие лица.
-- Вам, товарищ, не по себе? -- поинтересовалось первое, кажется, мужеского
рода.
-- Идет снег? Двоится? Мерещится несусветное? -- осведомилось второе.
-- Это ничего, касатик, это пройдет! -- утешило третье при пионерском галстуке,
правда, непонятно какого цвета.
-- Когда? -- прошелестел я.
-- Так, судя по всему, очень скоро! -- обнадежила бабуля-пионерка, что-то
заботливо поправив у меня там, за животом.
-- Ну вот что, -- сказала пришедшая в себя Ираида Прокофьевна. -- На-кося вот,
держи-ка лучше это! -- и всучила замечтавшейся старушке агрегат неизвестного
назначения. -- Пользуй, Перепетуя!..
И захлопала в ладоши, бывшая массовица-затейница:
-- А ну -- живенько, живенько -- строиться! В затылочек -- равняйсь, на
первый-второй -- рассчитайсь!.. Отряд, сми-ирна!.. На пра!.. На ле!.. Ноги на
пле!.. Раз-два, раз-два!.. И с песенкой, дружненько! И -- прямо на Тентелевку,
на свалку мировой истории!..
И задудела труба, затарахтел барабан, задребезжал голос:
-- Кто шагает дружно, в ряд?
-- Верных левинцев отряд!
Хорошо подхватили, бодро, будто и не покойнички вовсе.
-- И чтоб духу тут вашего, могильного не было! -- сказала в сердцах Ираида
Прокофьевна и, ухватив мое пальто за ворот, потащила меня на нем по мостовой,
как санитарки на войне тащили раненых на плащпалатках...
На том самом моем, злополучном, непонятно откуда на вешалке взявшемся,
однобортном, с хлястиком, о четырех пуговицах...
О, если б знал, если б только мог представить себе!..
Затащив меня в самые что ни на есть крапивные кущи соседнего скверика, Ираида
Ляхина перевела дух.
-- Ну и здоровый же ты кобел, -- с уважением констатировала она, по-хозяйски
меня разглядывая. -- Греблей, поди, увлекаешься?
Я прикрылся ладонями.
-- Ладно, ладно, -- сказала Кастрюля. -- А я, думаешь, не стеснялась, не
сгорала, думаешь, со стыдобушки, когда вы, микробы малолетние, за мной
подглядывали?!
И я вспомнил, вспомнил, прости Господи, как мы у Скочи, выключивши свет,
блудливо посапывая... Тьфу, аж вспоминать тошно!.. Как она появлялась наконец в