"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

окне напротив, за тюлевой занавесочкой, в синем, до колен, халатике, с мокрым
полотенцем на голове. Вот она, взрослая такая, поочередно задирая ноги,
натягивает капрон. И вдруг вскакивает и, высунув язык, вся вдруг распахивается
перед нами!.. Мамочка ты моя родная! Да как же она их носит-то?! А соски-то,
соски -- глянь! -- как две рустемовых тюбетейки!..
Я вспомнил этот срам, неполовозрелые наши, с групповым рукоблудием,
мерзопакости, я вспомнил все это и, запоздало устыдившись, прошептал:
-- Ну и сволочь же я!
-- А то нет! -- шумно дыша, согласилась Ираида Прокофьевна. -- Все вы, здешние
мужики, сволочи! Вона до чего бедную девушку довели!
И она, как тогда, в детстве, распахнула импортный, на голое тело, плащец и
предстала предо мной во всем своем на диво сохранившемся великолепии.
О!.. Даже сейчас, по прошествии, стоит только зажмуриться -- вижу, вижу ее,
стервозу, точно живую, в одних чулках, широко расставившую надо мной ноги. И, о
Господи, -- эти шары, убийственные тыквы эти, кокетливо подхваченные обеими
ладонями! И она садится. Эдак медленно. Покачивая бедрами. И у меня... у меня,
елки зеленые... О-о!.. Ну, в общем, как в солдатской молодости. В общем, этот
самый мой агрегат, с некоторых пор несколько непонятного, как тот огнетушитель,
назначения, он уже торчит, елки зеленые, как ручка игрального автомата типа
"однорукий бандит".
И все уже совершенно непоправимо, Господи!..
-- Мо-нстр!.. Эротическое чудовище!.. Василиск!.. -- бормочет она, опускаясь
все ниже и ниже. -- А еще язвенником прикидывался!..
И вот тут-то, в самый, так сказать, кульминационный момент, кусты, жутко вдруг
затрещав, раздались в стороны и над нами, теперь уже обоими, нависла страшная
нечеловеческая морда, а над ней -- другая, -- человеческая, но еще более
страшная!
-- Та-ак! Значится, культурно развлекаемся на лоне природы? -- вопросил
сидевший верхом на коне милиционер, и я, холодея, узнал его. Это был мой
последний в жизни секретарь писательской парторганизации, тоже в некотором роде
поэт, как и я, и даже некогда -- мой ученик -- Кондратий К. Комиссаров.
-- Караул! На помощь! -- неуверенно вякнула Ираида Прокофьевна.
Но было уже поздно.
-- Опять ты, Бляхина, за свое! -- с укоризной сказал мой главный враг, над
гробом которого какой-то месяц назад я произнес речь, и на поминках которого
роковым образом запил. -- Опять ты, понимаешь, Содому и Геморрой развела!
Страна, понимаешь, напрягая все силы, недоедая, недосыпая, стабилизируется, а
она тут акробатические, ебена мать, итюды затеяла!..
-- Так ведь насилуют же, товарищ полковник, -- попыталась ввести в заблуждение
усевшаяся на меня верхом Ираида.
Бывший мой парторг только хмыкнул.
-- Кто, этот хлюст?! Ты, Иродиада Профкомовна, говори, да не заговаривайся.
Энский, понимаешь, его сраная фамилия, он же -- Тюхин, что одно и то же. И
скажу тебе, понимаешь, со всею своею мужской откровенностью: этого, понимаешь,
умирающего лебедя -- хоть самого раком ставь, он супротив тебя, щуки, как все
равно что ихний банан супротив нашего метрополитена! Вот ты с ним, Иродиада,
половые игрища, понимаешь, затеяла, а ты знаешь, что он мне перед самым,
понимаешь, ХХVIII съездом учудил? Из партии, выродок этакий, вышел! Так,
понимаешь, и написал в заявлении: "Прошу, понимаешь, не считать меня
коммунистом".