"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

Этот, потусторонний Илья Вольдемарович был уже в годах, в камилавке и в пейсах.
Каким-то особо неотступным, отеческим взором он смотрел мне прямо в глаза, как
бы спрашивая с мягким еврейским укором: "Ну, а вы, дорогой товарищ таки-Тюхин,
верной ли вы дорогой идете в наше светлое будущее?". И пока что нечего мне было
ответить ему, не менее дорогому товарищу Левину, увезшему свою любимую
беременную кошку в ящике из-под макарон.
Как вы сами понимаете, моя реакция не могла остаться незамеченной. Наступив мне
на ногу, товарищ майор дружески поинтересовался, где и при каких
обстоятельствах я, Финкельштейн, впервые встретил изображенного на портрете
человека, на что я, Тюхин --Эмский --Хасбулатов, совершенно добровольно и
чистосердечно поведал товарищу майору о всех обстоятельствах моих сношений с
вышеупомянутым Левиным Ильей Вольдемаровичем на почве преферанса.
-- Владимировичем, Тюхин, Вла-ди-ми-ровичем! -- мягко поправил меня товарищ
майор и вдруг взявшись за сердце, попросил у Кузявкина валидол.
Я помог ему сесть на табуретку, после чего товарищ Бесфамильный сказал, снимая
черные свои очки дрожащей рукой:
-- Что ж вы, Виктор Григорьевич, раньше-то?.. А-а?!
И он вдруг всхлипнул и мелко, как моя прабабушка-цыганка затряс вдруг плечами,
а я, пользуясь случаем, опрокинул в рот услужливо налитую мне Афедроновым
рюмку, а потом еще три, потому что глаз, как таковых, у товарища майора под
очками не оказалось. Вместо них я увидел две, нарисованные фламастером, буквы О
или, если хотите, -- два нуля, что, как вы сами понимаете, не могло не
взволновать меня до глубины души.
И тут появился спирт "Рояль"...
Пил я не закусывая, как Бондарчук в фильме "Судьба человека".
После третьей бутылки звезды на погонах моих новых товарищей заблистали
светлей, а кровь, бля, ускорила свой бег по еще до конца не вытянутым из меня
жилам...
А когда они все позасыпали, фашисты проклятые, я шариковой ручкой написал на
огромном лбу Кузявкина: "О, поднимите же ему веки, как поднимают шторы в
шпионских фильмах беззаветно заработавшиеся контрразведчики! =
Доброжелатель".
Потом случилось что-то еще... И еще... Подробностей, увы, не помню, как-будто
их и не было...
Ну, смутно припоминаю, как на крыше Большого дома с выражением декламировал
Суркова. Пел с Афедроновым песню, в припеве которой были слова: "Вчера воскрес
товарищ С."...
Психиатра помню. Седенький такой, в пионерском галстуке, все меня, козел,
шприцом кольнуть норовил...
И уж конечно, век не забуду амбала А. Ф. Дронова. Это ведь он на спор перешиб
мне ребром ладони загипсованную ногу, каковую сломал я, упав все с той же
кагебэшной крыши...
В общем, в памяти осталась какая-то совершеннейшая чушь. Да и надо ли об этом,
потому как совсем уж вскоре, ну месяцев через шесть после рецидива, меня под
руки ввели в кабинет к товарищу Бесфамильному, и он, крепко, как чекист
чекиста, поцеловав меня, произнес:
-- Поздравляю вас, Тюхин! С сегодняшнего дня вы свободны!..
-- Это в каком это смысле? -- растерялся я.
-- Фарт вам такой, Тюхин, выпал, -- хмуро пояснил младший подполковник
Кузявкин, очередной мой завистник и недоброжелатель. -- Хотя будь моя воля, я