"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

напоследок! -- раскланявшись, Померанец с подозрительным грохотом пропал за
кулисами.
-- Это куда это он? -- обеспокоился я.
И суровая моя подруга, бесценная Идея Марксэновна Шизая, пощелкивая курочком
реликвии, задумчиво ответила:
-- Да все туда же, Тюхин, туда же...

Глава девятая

Воздыханья, тени, голоса


Господи, Господи, да что же это творится со мной, окаянным? Зачем, а главное --
откуда это голодная, скрежещущая вставными зубами злоба? Почему не радость --
но злорадство? Отчего не улыбка -- но саркастическая ухмылочка, да еще с
двусмысленными намеками, с подтекстом, с безжалостной тюхинской
подковырочкой?..
Люди, я совсем недавно любил вас...
И ведь не было же никаких кровавых буковок под сомнительными обязательствами,
собственного глаза, выбитого следователем, на ладони, разгайдаренных сбережений
в кубышечке... Ничего этого не было и в помине, просто я проснулся однажды и...
и даже не заметил, что грудь моя во сне опустела, как дупло осеннего дерева.
Где ты, душа-кукушечка, чего ужаснувшись, покинула меня, трепеща одеревеневшими
от страха крылышками?..
Она стоит на коленях перед моей раскладушкой -- худенькая такая, в розовой
комбинашке с оборванной лямочкой. Она сморкается в мятый розовый платочек и,
совершенно незнакомая, другая, шепчет мне на ухо:
-- Да пойми же ты наконец -- это все не случайно! Откуда у него такая
информация о тебе?.. Ну, откуда -- подумай своей гениальной головой!.. Вот
то-то и оно!.. А стало быть, Померанец как минимум провокатор! Понимаешь, это
провокация, Тюхин. Хуже -- заговор! Они там опять, Тюхин, заваривают кашу!..
Я смотрю на нее сквозь розовые очки, на взволнованную такую, человечную,
готовую на все ради меня -- о, она так мне и сказала: ради тебя и Отечества я,
Тюхин, готова на все! Честное левинское! -- я смотрю на нее сквозь
афедроновскую оптику -- и едва ли не верю, и почти что люблю ее больше жизни,
но простить, увы, не могу...
-- В рот!.. живому человеку... из маузера?! -- сглатывая слезы, бормочу я. --
Господи, да как же это... чтобы человеку и -- в рот!?
-- Челове-еку?! Это кто -- это Померанец, по-твоему, человек?! Эх, ты-ии!.. Да
какие же они, Тюхин, люди, если они -- враги!? -- она хмурит брови, она сжимает
крепкие кулачки, чекисточка моя невозможная. -- И пока бьется сердце, Тюхин,
пока в жилах струится, -- и тут я весь настораживаюсь, дорогие читатели! --
пока струится... ну эта... ну как ты, Тюхин, называл ее?
-- Кровь, -- обмирая, подсказываю я.
-- Ну да, ну да, -- соглашается она совсем, как Ричард Иванович, -- пока верю
тебе, Жмурик, пока... люблю!.. -- И она, безумица, хватает вдруг мою
изуродованную на Литейном руку и начинает осыпать ее торопливыми поцелуями, --
люблю!.. люблю!.. люблю!..
И я, едва не забывшись, чуть не зажмуриваюсь от нахлынувших чувств!. О!..
О-о!.. О, только не это -- чур, чур меня!.. Только не телесная близость, потому