"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

лапушка. Глаза у нее вытаращены, как у голодающего эфиопа, в левой руке --
миска с вареной картошкой, в правой -- вилка. -- Слушай, Тюхин, -- торопливо
пережевывая, говорит она, -- ты видел какие у него глазищи, а? Что значит -- не
видел?! Ты что -- серьезно?! А шерсточка, а лапочки?..
"Милая, бедная, -- думаю я, -- может, я еще и хвостик не разглядел? Впрочем,
ничего удивительного -- заурядные галлюцинации дистрофика. Вон ведь какая
худенькая, одни косточки. Вся так и просвечивает насквозь... Господи,
Господи..."
Стоящая в условиях задачки дверь опечатана казенной бумажечкой, налепленной на
щель между створками. На бумажечке -- отчетливый штемпель до боли знакомого мне
Учреждения и от руки: "14.Х.1968 г. Дверь опечатал генерал-лейтенант
Бесфамильный".
Ручка на двери отсутствует. Битый час я топчусь у этих проклятых дверей,
понятия не имея, как к ним подступиться. Папа Марксэн, похоже, явно переоценил
мои проницательные способности. Плечом и задом я уже пробовал. Разве что --
лбом, с разбега?..
-- Слушай, -- прошу я мою на себя не похожую, аж постанывающую от вожделения,
-- ты постарайся припомнить в подробностях. Ну вот -- он выходит, видит -- за
ним пришли товарищи в габардине, -- кивая головой, она смотрит сквозь меня и
жует, жует. -- Вот он делает вид, что смертельно перепугался, как бы
отшатывается, толкая дверь спиной... Щелкает замок... Так?
Небесная моя сожительница, босая, в одной розовой комбинашечке с оторванной
лямочкой, утвердительно трясет своими жиденькими кудряшками. Она накалывает на
вилку новую картофелину -- кусь! -- и половины как ни бывало!.. Прямо с
кожурой, без хлеба, без соли...
Так кто же она в конце-то концов, моя Идея Марксэновна?! Или их, согласно
легенде какого-нибудь Кузявкина, -- несколько, сменяющих друг друга, согласно
графика дежурств?..
Ах, да шучу, конечно же, шучу, хотя -- положа руку на сердце -- не до
шуток...
-- И они, значит, берут его за шиворот и уводят?..
-- За шкирку, за шкирку, Тюхин. Это место у них шкиркой зовется... А впрочем,
кажется, я вспомнила!.. Правда, это чушь какая-то, да и вообще -- религиозный
предрассудок, -- она хмурит лобик, выцеливая вилочкой очередную картофелину. --
Нет, ты правда не хочешь? А-то я все ем, ем... Правда-правда-правда?.. Ну,
вобщем, когда Афедронов дернул за ручку и она оторвалась, папа Марксэн трижды
сделал вот так вот, -- и моя хорошая опустевшей миской вычерчивает в воздухе
знак креста...
-- Так что ж ты раньше-то!.. Эх!.. Да ведь он же -- закрестил дверь!..
Она шмыгает розовым носиком, она покаянно кивает головкой и, тяжело вздохнув,
ставит мисочку на холодильник.
И я смотрю на нее, такую другую, совсем непохожую на ту, впервые мною увиденную
через волшебные розовые очки, которые, кстати, лежат у меня в кармане, я смотрю
на мою теперь уже старомодно амбивалентную и жалость комом подкрадывается к
горлу. Ну и гад же ты, Тюхин! -- клеймю я самого себя, -- ты хоть понимаешь,
что ты натворил, сволочь антипартийная?! Ведь это надо же -- совратить такого
чистого, беззаветно преданного идеям И. В. Левина товарища! И ведь как, чем?!..
Ну ладно бы -- той самой штукой, которую тебе непонятно зачем откорректировали.
Что ж -- сказали бы умные люди, -- дело житейское. Любовь, как известно, --
зла... Но, Бог ты мой, когда непримиримость к несправедливости, урча и