"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

небо, по которому в сероватых лучах вечернего рассвета ползли серенькие
инфра-ленинградские облачка. А еще я ни с того ни с сего представил себе
вдруг сиротливый такой бугорочек посреди поросшего бурьяном поля. Очами
души увидел рассветец, такой же вот по-чухонски непогожий, только не
здешний, а тамошний еще, а стало быть - утренний. И не Ляхину увидел я
верхом на себе, то бишь - на том моем могильном холмике, а посеревшего
от сальмонеллеза, в раскорячку серущего с утра пораньше "бомжа". Я
представил себе этот вполне сермяжный сюжетец и громко - аж лошак
вздрогнул - сглотнув, простонал:
- Эх, пропала-таки жизнь...
- То-то! - сказал мой бывший партийный руководитель. - Все ж таки не-
ту в тебе, Витька, направляющего, понимаешь, стержня! Уж на что Ляхина
баба, а ведь и та без направления дня прожить не может. А настоящий му-
жик, Витек, он за этот самый за свой, понимаешь, стержень обеими руками
держаться должен!
И задумался бывший полковник милиции, отставник-юморист К. К. Всуев,
он же - Кондратий Комиссаров, и натянул поводья. Лошак его вскинулся на
дыбки, всхрапнул, оскалил свою жуткую, как у крокодила, лошажью пасть, и
я с изумлением и легким мистическим ужасом узрел там, в его пасти, спра-
ва, вверху, золотую, елки зеленые, коронку. И показалось мне вдруг, что
выражение морды у этого всуевского рысака - знакомое, такое до страннос-
ти осмысленное, если и вовсе не двусмысленное. И я было уже раскрыл рот,
но выскочка-Кондратий и тут, падла, опередил меня:
- Эх, Тюха-Витюха, - с чувством сказал на редкость дерьмовый поэт-па-
родист. - Кабы знал бы, Витюха, такой вот свой прикуп, ей-богу еще б до
перестройки застрелился!.. Лихой конь, верный "стечкин" в руке, всена-
родный почет и уважение - это ли не счастье, Тюхин, доской тебя по уху!
Я тебе вот что скажу, наставник ты мой незадачливый: родилася у меня
тут, под вечными, ебена мать, небесами эпохальная, понимаешь, задумка.
Думал я, думал, в седле сидючи, и сказал себе, Тюхин, так: времени у те-
бя, Кондрат, теперь до хрена и больше - почитай вся твоя прошлая, пропа-
ди она пропадом, жизнь за вычетом, сам понимаешь, младенчества. Вот и
сказал я себе: пора! В свободное от дежурства время садись-ка, товарищ,
за стол, бери в руки золотое свое перо, пиши историю родной советской
милиции. И чтоб в пяти, понимаешь, томах, в красном ледерине, с золотым,
опять же, тиснением, а главное - все, как есть этим самым твоим сраным,
Тюхин, ямбом - для торжественности!
Стало слышно, как в животе у кого-то буркнуло. Зазвенев уздечкой, пе-
реступил с ноги на ногу лошак.
- Ах, - вставая с меня, сказала Кастрюля, - за что я уважаю вас,
Кондратий Константинович, так это за ваш стержень! Не скрою, разбередили
вы меня. Вот и хочу я, скромная в прошлом руководительница областного
масштаба, ответно поделиться своей давней, комсомольской еще мечтой.
- Валяй, Бляхина, мы слушаем! - поощрил Комиссаров.
- А хотела бы я, дорогие мои товарищи-мужчины, стать первой в мире
советской женщиной-амазонкой! - сказала Ираида Прокофьевна и глубоко за-
дышала от волнения, и стыдливо запахнулась.
И снова у кого-то в кишках протяжно забурчало.
- Эх, Иродиада, Иродиада, - после некоторого раздумья покачал головой
Кондратий. - Хоть и наша ты баба, но с большой, понимаешь ли, прис-